Книга Русское - Эдвард Резерфорд

А когда к исходу третьего года Иванушка по-прежнему не послал ни единой весточки, даже его мать стала думать, что Иванушка ее позабыл.

На пристани толпилось множество народа. Выше полоса сухой земли ложилась неопрятным косым шрамом. Неяркое солнце еле светило над земляными валами Переяславля – то грязно-бурыми, то поросшими чахлой осенней травой. Лето прошло, началось время увядания и тоски. Широкая река угрюмо текла под свинцово-серым небом – скучная, как однообразное затихающее эхо. От пристани вот-вот должна была отчалить крепкая ладья, и никому не было бы до того никакого дела, но общее внимание привлек некий юноша.

Облик его был весьма странный. С ног до головы юноша был в грязи, одет худо. Земляного цвета плащ и крестьянские лапти, казалось, вот-вот развалятся.

Он сидел, унылый и беспомощный, на маленьком бочонке в дальнем конце пристани, а хозяин ладьи кричал ему:

– Ну что, идешь или нет?

Юноша словно бы кивнул в ответ.

– Ну так, чур тебя забери, садись быстрей!

Юноша снова покивал, но не тронулся с места.

– Да отчаливаем мы, дурак! – в ярости вскричал хозяин ладьи. – Хочешь увидеть Царьград или сдохнешь здесь, в Переяславле?

В очередной раз не получив ответа, корабельщик уже попросту возопил:

– Ты же мне за провоз должен! Я бы кого другого взял за деньги, а теперь мне убыток! А ну плати!

Какое-то мгновение казалось, что юноша действительно поднимется, но он не пошевелился. Корабельщик с бранью отдал приказ, и одномачтовая ладья с рядом скамей-банок для гребцов вышла на широкую, медлительную реку и взяла курс на юг.

А Иванушка по-прежнему не двигался с места.

Долгими были его странствия. За первый год он несколько раз решал отправиться на юг. По крайней мере, находил купцов, соглашавшихся взять его с собой, и даже осматривал их суда. Но всякий раз какая-то невидимая сила не позволяла ему совершить последний шаг. Словно какая-то подспудная сила не отпускала Иванушку, не давала оторваться от родных краев и отплыть по великой реке навстречу богоугодной жизни. Иногда он ощущал ее почти как некое громадное существо, приобнявшее его за плечи и тянущее назад, домой.

Начав проедать подаренные отцом деньги, он пристрастился к игре в кости и в бабки.

«Если я выиграю, – размышлял он, – значит Господь хочет, чтобы я ушел в монастырь. А коли проиграю все деньги, данные мне на дорогу, значит нет на то Его воли, чтобы я сделался монахом». Эти доводы представлялись ему разумными, и он быстро проиграл все, что у него было.

И не то чтобы Иванушка сознательно отвратился от Бога, а скорее, хотелось ему окольными, хитрыми путями приблизиться к Господу, притом не утруждая себя ничем. Но мало-помалу все глубже проваливался он в душевное бесчувствие, прерываемое лишь тяжелыми запоями, и случались они все чаще и чаще. Он бродил из одного города в другой, не в силах отправиться на юг или вернуться домой. На второй год начал воровать.

Воровал он всегда понемногу и, как ни странно, даже сумел убедить себя, что не совершает ничего дурного. «В конце концов, – уверял он себя, – если я украду у богача, от него не убудет. А потом, разве Господь наш не позволил апостолам срывать колосья на поле?» Часто, перед тем как украсть что-нибудь, он взвинчивал себя, да так, что в конце концов себя почитал едва не праведником, а тех, кого собирался обокрасть, клеймил и презирал. Он убеждал себя, что он – человек Божий, тогда как те, кого он обворовывает, – недостойные сребролюбцы, которых надобно примерно наказать. А украв и купив на ворованные деньги еду и вино, целыми днями бродил по деревням полуголодный и вполпьяна, хмельную свою радость путая с благодатью.

Зимы выдались очень суровые. Ему не помогало даже воровство, нельзя было прожить под открытым небом. Он бродил по церквям и монастырям, переходя из одного в другой, клянча милостыню. Несколько раз чуть было не замерз.

А один раз он увидел отца. Однажды весенним днем он слонялся по лесу в окрестностях Чернигова, как вдруг услышал приближающийся топот копыт, и мимо него пронеслась пышная кавалькада.

Пока вереница знатных людей со слугами скакала мимо, Иванушка спрятался за дубом. Среди всадников он различил молодого князя Владимира, а рядом с ним – своего отца и брата Святополка. На запястье у Игоря сидел сокол. На боярине была соболья шапка, он холодно слушал, как молодой князь со смехом рассказывает ему какую-то историю.

К великому удивлению Иванушки, его охватил страх, словно какого-нибудь ничтожного смерда; более того – им овладел стыд. «Господи, – взмолился он, – сделай так, чтобы они меня не приметили!» Ибо разве не стал он ныне изгоем, отверженным, изгнанником из этого блистательного мира, разве мучительный голод, терзающий его, и грязные лохмотья, прикрывающие его тело, не свидетельствуют о том в полной мере? Мысль о том, какой стыд, какое отвращение испытали бы они, попадись он им на глаза, показалась ему невыносимой. Какие же они высокие, какие безжалостные, какие величественные и внушающие благоговейный трепет самим своим величием! «Этот мир закрыт для меня навеки», – подумал он.

Однако не мог отвести от них глаз.

А когда всадники уже почти проскакали мимо, он заметил еще что-то и громко ахнул, ибо замыкали эту череду охотников две молодые женщины: одна – во цвете лет, другая – совсем еще девочка.

Обе они были облачены в роскошные одеяния. Обе они хорошо, с непринужденным изяществом держались в седле. Обе были белокурые и голубоглазые и превосходили красотой всех женщин, каких случалось ему видеть доселе. И внезапно ему, притаившемуся за деревом, показалось, будто не княжеский двор проскакал перед ним, а предстало видение самого Царствия Небесного. «Они подобны ангелам», – прошептал он, гадая, откуда родом красавицы.

Спустя несколько мгновений все исчезло, конский топот, говор и смех затихли вдали. Однако образ прекрасных девиц запечатлелся в его памяти, месяц за месяцем преследуя его, точно призрак, и напоминая о том, что он теперь не более чем тварь лесная, хоронящаяся от людей.

Этой весной, оказавшись волею случая поблизости от Русского, Иванушка сделал последнюю попытку исцелиться. «Я не могу так больше, – решил он, – я должен либо покончить со всем этим, либо уйти в монастырь». Помышление о смерти испугало его. «А ни один монашеский устав, – подумал он, – не может быть хуже той жизни, что я веду сейчас».

Оставалось лишь одно препятствие. У него больше не было денег.

Теплым весенним утром Жидовин выглянул из склада в Русском и заметил поблизости оборванного нищего, болтающегося без дела. В Русском в тот день царила почти полная тишина. Маленькая крепость, в тот день никем не охраняемая, почти опустела.

Хазар тотчас же узнал нищего, но в силу природной осторожности не подал вида, а странник, двигаясь несколько неловко и неуклюже, подошел к нему только около полудня.

– Знаешь, кто я?