Книга Странная птица. Мертвые астронавты - Джефф Вандермеер

Координаты управления для такого дредноута, как Ботч, были совершенно иными, чем для Мосс. Они говорили не на рыбьем языке и не на языке мха. Потому что они не были ни рыбой, ни мхом. Они не снисходили до людской речи, потому как не были людьми.

Но и новшеств тут не было. Ни тебе машинного языка, ни кодов, ни энигм. Односторонний перевод – когда каждое слово проталкиваешь через мембраны, берешь передышку – и снова толкаешь вперед. Порой то, что перегонялось в слова, было лишь эмоцией, реакцией. Всего лишь приближения, но им следовало довериться здесь и сейчас, пока они не стали скользкими и не канули в трясину. Потому что перевод был своего рода вирусом, и Мосс верила, что она заражает рыбу, а не рыба – ее, Мосс.

Растлитель этого не сказал, никогда не скажет, и все же в каком-то смысле это было им сказано, и он продолжал противостоять ей. Неподвижность Растлителя, пристально глядящего на плывущее поле цветущих мхов, подсказала ей, что он ее хочет слопать. Если бы он только мог найти ее сердце, он вырвал бы его с превеликим удовольствием – чтобы пожрать его в окружении всех этих цветов.

Этот зверь – он мог содержать ее, какую-то ее часть, какую-то ее версию. Можно было попытаться сыграть на этом и выиграть им время. Не та миссия, о коей договаривались Грейсон и Чэнь. Совсем не то, что она обсудила с Лисом, – абсолютно не то. Такой способ привлекал разве что растительные клетки, содержащиеся в ней. Мох и лишайник. А было ли в ней что-то еще?

Она сказала Растлителю, что взаправду видела его. Что она может проследить за Растлителем по контуру его шрамов. Потому что не было на теле Растлителя ни местечка, где шрамов бы не было, и потому-то он был теперь бел как снег, бел как некий призрак, нечто, не принадлежащее Городу. Белое – это не камень, не мертвая окаменелость; силу брони и, соответственно, силу смерти белое применить на ней не могло. Но вот нашлась одна лазеечка, одна слабость – этот его язык будущего.

Всякий шрам на теле Растлителя она раскрыла в полноте его – напомнила о том, как он появился, рассказала об этом ему, ведь Растлитель забыл, что означают собственные шрамы, как и почему они ему достались, забыл вообще обо всем, что происходило в мире вокруг него. Всякий шрам, раскрытый подобным образом, поведал историю долгой жизни Растлителя, и с каждой новой подробностью Растлитель возвращал себе утраченное, и в конце концов, очищенный от всех шрамов и ран, предстал перед Мосс во всей своей сияющей первозданной истине.

На какое-то мгновение Растлитель стал новеньким-новеньким, и глаза его заблестели – жажда убийства покинула их.

Мне нужно кое-что от тебя. Нечто важное.

Она не хотела его принуждать; Мосс устала от силы, сила унижала ее саму, и силового яда она хотела скопить в себе как можно меньше.

Часть меня будет защищать часть тебя. Я буду защищать тебя вечно и каждый день, как только смогу. Я буду своего рода броней.

Ибо никто никогда не догадывался, что такое чудовище может нуждаться в защите. Где-то глубоко в его недрах, в бессолнечном океане, наполнявшем чудовище изнутри.

Ни слова не прозвучало. Ни рева, ни протяжной песенной ноты. Но Мосс его услышала, конечно же.

Это я.

И это я.

Ты – это я.

Кто я такой?

Она знала, кто «я» такой. Знала. Глубоко в горящем сарае своей души.

И она впустила Растлителя, даже когда тот, разогнав ряску, нырнул глубоко в грязь, в темную воду. Мосс запрыгнула ему на спину и тоже устремилась в глубину, потянула вниз, дыша/не дыша, разъятая на составляющие, цепляющаяся всеми возможными способами за спину зверя, который собирался убить ее.

xii.

дара путь – и дарителя слишком тягостен был

Мосс боролась с Мосс. Редкостное зрелище. Растений бой – он трудный самый. Между лианами. Между упрямыми драчливыми сорняками. То ускоряющийся, то замедляющийся. Сначала одна бежит через пыльный двор, полный скелетов, а потом другая. Добавьте третью и четвертую Мосс, притянутую к той же реальности, и там, в слиянии, в потоке распростертых нитей и завитков не будет уж ничего, кроме блаженства крошечных цветков и взрывающихся спор.

И так – пока, наконец, не стало никакой разницы между нападающим и атакованным, и никакого позора уже не было в капитуляции, потому что Мосс не могла более отличить себя от себя самой. Из этой комфортной объединенной формы, комфортной – потому как большой, Мосс могла снова восстать в человеческом облике. Одна Мосс. Извечно делимая. Не управляемая ничем свыше. Не подлежащая никаким правилам неуправляемых, позабытых стран.

Много раз (но не сейчас) тайная охота Мосс на рыбу оканчивалась тем, что Мосс Объединенная вставала, выпуская зеленый туман из шлема своего скафандра, пока троица пряталась в укрытии оврага. Текучие петельки и спиральки плотно оседали на землю, образуя туманный изумрудный призрак, похожий на Мосс. Когда Мосс застегивала скафандр, все обычно кончалось – и перед ними вставала еще какая-то (другая) Мосс, бархатистая по краям, но с неизменной теплой улыбкой и тем же, прежним, пытливым взглядом.

Взглядом, что нес свет – от одних подобий глаз к другим. Вся Мосс была как один огромный глаз, но при том у Мосс не было глаз.

Мосс поговорит со своим двойником, и ее двойник отправится на задание в сопровождении Чэня, который мог идти по пустоши к прудам-отстойникам в своем камуфляже – том самом, при котором он в скафандре не мог быть замечен иначе как спецсредствами. Пока двойник Мосс, этот ее пуантилистский портрет, будет разбираться и вновь собираться рядом с Чэнем, в мерцании молекул, что прыгали по небу, кружили вперед-назад, образовывали пленку, быстро ползущую по земле, сам Чэнь будет ждать у прудов-отстойников, в то время как призрак Мосс минует датчики Компании, видимый-невидимый, проникнет в здание Компании – и завершит миссию Мосс за нее саму.

Да, таков был план. В прошлом.

Для Мосс было небезопасно подходить ближе, потому что Мосс была выходом. Без Мосс они никогда не доберутся до другого города, если потерпят неудачу.

Мосс не просто ухаживала за приливными бассейнами. Часто, еще до прихода к ней Грейсон, Мосс насылала рябь на эти недвижимые поверхности, говоря о существах, которые там жили, и о том, как они там жили. Она подняла глаза от озер, стала тем, что жило там, глядя, как гигант приближается, чтобы заглянуть внутрь, чтобы стать даром – и дарителем одновременно. В бесконечном резонирующем цикле. Скользя меж реальностей. Тактичная вкрадчивость, как говорила на сей счет Грейсон, – с бестактной бесконечностью вторжения вкупе. Каждый раз сей процесс их менял – немножко, совсем чуть-чуть. Но Мосс не могла вспомнить, какими они были в самом начале. Уже никто из них не мог.

Мосс не могла расширить поле. Но за определенную цену она могла стать дверью – и они проходили сквозь нее, и она следовала за ними, и разве это не сходило за жертвенность?