Книга Безмолвные - Дилан Фэрроу

Объясняя, она добавляет:

– Благословение – это сочетание физического и умственного овладения телом и его окружением. Только когда твой ум синхронизирован с твоей физической формой, ты можешь начать общаться за пределами твоего тела, с землей. В конце концов, если твое благословение достаточно сильно, оно соединится с энергией воздуха, неба и всего сущего.

Я смотрю на нее с благоговением.

– Я думала, вы ничему меня не будете учить.

Ядовитый взгляд – ее ответ. Появляется слуга и подает ей дымящуюся чашку чая на подносе. Она осторожно делает глоток, прежде чем заговорить, полностью игнорируя мои слова.

– Мы начинаем с физических задач, выходящих за пределы естественных возможностей твоего тела, – говорит она, – ты наращиваешь силу тела и разума. Барду требуется и то, и другое, чтобы проникнуть в царство возможностей и изменить его.

Честно говоря, я понятия не имею, о чем она говорит, но, судя по ее пристальному взгляду, у меня нет другого выбора, кроме как делать то, что она говорит. Кеннан смотрит на меня поверх своей чашки. Ее глаза сверкают жестоким весельем.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к пропасти, которая, кажется, зияет еще шире, чем когда я смотрела на нее в последний раз. И, сделав шаг назад, я пытаюсь бежать, прыгать, левитировать…

* * *

Прошло всего два дня, и я не могу больше терпеть. Вчера я бросалась в бесконечно глубокую канаву около семидесяти пяти раз. Обучение – это не столько испытание, сколько метод пытки. Я наполовину убеждена, что Кеннан просто пытается убить меня. Я вся в синяках, и мои ноги ноют от боли еще больше, чем когда я скользнула в ванну прошлой ночью. Она даже завязала мне глаза, видимо, чтобы помочь сосредоточиться, сказав что-то о том, что наша сила исходит из нашего самоконтроля. Но паника, когда я вслепую пробиралась вперед, была еще больше – уверена, мои крики и стоны были слышны по всему замку.

И все же за весь день никто не пришел мне на помощь. Несмотря на утреннее унижение, я все еще надеялась, что появится Равод и прикажет Кеннан быть со мной помягче, но за весь день я так и не увидела его. В конце концов мы закончили тест, когда я уже наполовину рыдала и не могла подняться.

– Сдаюсь, – выдохнула я, ползая на окровавленных коленях, мои новые черные брюки были испорчены. Кеннан наклонилась, чтобы осмотреть меня, и я инстинктивно схватила ее за руки. Она посмотрела на свои перчатки, покрытые грязью, и вспыхнула, мгновенно отпустив меня.

Сегодня я проснулась с новыми и не менее ужасными проблемами. Впервые научившись держать посох – что было бы захватывающе, если бы Кеннан снова не завязала мне глаза, требуя, чтобы я «прислушивалась к движению воздуха вокруг». Я слышала только, как посох Кеннан описывал вокруг меня большие дуги, пока я не выронила свое оружие и не рухнула на землю, закинув руки за голову и всхлипывая.

Все идет не очень хорошо.

И что хуже всего, я так занята тренировками, что у меня не было ни времени, ни желания продолжать расследование. Я больше ничего не узнала о Найле, который к этому моменту, вероятно, заказал новый кинжал, и я никогда не узнаю, пропадал ли у него кинжал вообще.

Я не хочу обращаться к Каталу, пока у меня нет доказательств, но я сделаю это, если придется. Он сказал, что поможет. Я просто должна доказать, что достойна.

Но мне кажется, что выполнять благословения по команде – невозможно. Сказать, что Кеннан – суровый надсмотрщик, значит ничего не сказать. Как будто вся ненависть ко мне, которая существует в мире, сосредоточилась в одном человеке.

И она действительно ненавидит меня.

Вот почему сегодня вечером, даже если все, чего я хочу, – это провалиться в темный, бесконечный сон без сновидений, я этого не делаю. Мои пальцы болят, и жалят мозоли, натертые до крови от работы с посохом и от падений на руки. Прикосновение нити, проходящей через пальцы, расслабляет меня. Я пытаюсь представить картину, которая понравилась бы Фионе. Я думаю о розах.

К рассвету я сшила пару тонких перчаток, таких же, как у Кеннан. Лозы нежных роз обвиваются вокруг пальцев. Несмотря на мое мастерство, не уверена, что когда-либо делала что-то настолько же красивое. Я могу только надеяться, что небольшой акт доброты смягчит ее.

Может, она сжалится надо мной; может, как женщина, поймет, как сильно я нуждаюсь здесь в друге. Как мы должны помогать друг другу, когда никто другой не хочет.

* * *

Я жду Кеннан у балкона, выходящего на утес, где-то внизу раскинулась Монтана. Даже горы, окаймлявшие пустоши у нас дома, не поднимаются так высоко в небо – я едва вижу их вдалеке. Скорее всего, тоска по дому заставила меня искать что-то знакомое, чтобы зацепиться взглядом.

В Монтане много коричневого цвета. Не темного, насыщенного цвета почвы, а увядшего и пыльного. Низкие холмы усеяны тонкими деревьями, разделены извилистыми дорогами, которые, кажется, никуда не ведут.

Если Гондал существует, в каком направлении он лежит? За суровыми, холодными горами на западе? Или через пустоши на юге? В сказках он был зеленым и ярким. Такой была бы вся Монтана, если бы мы не позволили Смерти Индиго опустошить страну. Трудно представить теперь такое место.

Мне вообще не следовало представлять себе Гондал. Я делаю глубокий вдох и выдох, чтобы очистить мысли.

Холодный утренний ветер хлещет по склону горы через тренировочную площадку, когда Кеннан приближается. Она останавливается передо мной и делает знак слуге.

– Осталось пять дней, крестьянка, – говорит она, и воздух вокруг нас становится холоднее, – если только ты не собираешься избавить меня от хлопот и сдаться. Как бы ни было захватывающе смотреть, как ты терпишь неудачу, меня ждет более важная работа.

Я делаю глубокий вдох, готовясь произнести слова, которые репетировала накануне вечером.

– Кеннан, мне кажется, мы с вами не так начали, – говорю я, вытаскивая из-за спины вышитые перчатки и протягивая их ей с легким росчерком.

– Это для вас. Пусть это будет предложением мира?

Глаза Кеннан быстро расширяются и сужаются, когда она делает шаг ко мне и осторожно берет перчатки.

– Это для меня? – спрашивает она.

Я нетерпеливо киваю

– Я сама все вышивала. Это что-то вроде хобби…

Я замолкаю на полуслове, когда Кеннан вертит их в руках. Как и всех бардов, ее невозможно понять.

Она делает шаг ко мне, и я думаю, что, возможно, она собирается обнять меня, хотя это было бы так странно, что я стою, замерев, когда она приближается. Молниеносным движением она щелкает перчатками по запястью и с силой бьет меня по лицу. Я отшатываюсь, слезы наворачиваются на глаза.

– Иногда мягкие вещи причиняют больше боли, чем твердые. – Самое странное, что за яростью в ее глазах я вижу что-то похожее на боль, но она продолжает: – Жало жалит сильнее, когда не ждешь.