Книга Пелко и волки - Мария Семенова

А тут как раз навалилась ещё и другая забота. Все-слава-тоучудила: так нипочем и не согласилась разлучиться с малым Ратшиничем, так и непожелала оставить его у добрых людей, сколько ни убеждали! Упрямо отмалчиваласьна все уговоры – и знай шила себе заплечный мешочек, собираясь уносить в нёмчужое дитя. Упрямство в ней было отцовское. Смотрела боярыня на дочь и, диводивное, видела мужа…

…Собирались, укладывались и, сами того не сознавая, гналипрочь горькие думы о расставании с домом. Особенно боярыня: помнила же, какрадостно рубили венцы, как закололи жертвенного коня и погребли его голову наместе, избранном для нового дома, чтобы одушевилось строение, обреловековечного хранителя-домового. Как первые три ночи запирали в безлюдном домеживотных – не гневается ли новая душа, пустит ли жить?.. А уж рожала когда, вседо одной двери пораскрывали в избе, мыслили дом одним целым с её, боярыни,молодым тогда телом!.. Как же теперь бросить позади кусок собственной плоти,как оставить на поругание ветру с дождем, зиме многоснежной? Не живет, не стоитдом без людей, кто же этого не знает. Уйдешь – и будет он плакать всё дальше заспиной, как живое беспомощное существо. А потом и умрет: просядет ещё недавнокрепкая крыша, почернеют звонкие стены, провалятся дубовые половицы… Вдумаешьсякак следует – и покажется: лучше бы уж умереть самому!

Но настал день, когда оказалось, что собирать больше нечего.И Пелко хмурился, поглядывая на небо: снег ждать не станет, пока они тутвдоволь наплачутся, завалит леса первым, быстро тающим покрывалом – какуходить?

Зверь лесной и тот не может без конца обходиться впроголодь,а ведь зверь куда выносливее человека, избалованного теплом очага и жизнью подкрышей. Крепок был Ратша и многое мог вынести немыслимое для других, но и егосилы подточил долгий пост, и это стало заметно, стоило ему тронуться в путь.Делать нечего, пришлось выстелить лапником новое логово и думать о том, как быраздобыть еды.

У него всё ещё висел на поясе кожаный карман, уложенныйкогда-то ради воеводской охоты. Ратша вытряхнул имущество на колени: средивсякой охотничьей мелочи обнаружились две запасные тетивы, два крепчайшихшнура, сплетённые из сырых жил оленьей спины и выдержанные под грузом. Целоебогатство. Никто не подарит ему рогатого лука, но можно сделать силки…

Ратша сделал силки и отправился выбирать для них место,когда удача, совсем уже было отвернувшаяся прочь, неожиданно ласково емуулыбнулась. Переходя большую поляну, он увидел на другой стороне лохматогочёрного зверя, несшего в зубах придушенного зайца. Замешательство продолжалосьмгновение, больше потому, что ветерок тянул от зверя к человеку, не даваятолком принюхаться. А выглядел человек очень уж странно… Ратша окликнул:

– Мусти!

Он сам порядком таки отвык от собственного голоса имимолетно удивился ему, как чужому. Но Мусти узнал. Ещё бы ему не узнатьчеловека, от которого он видел добро! Он не залаял, потому что иначе пришлосьбы выронить зайца, но, пока его лапы неровными скачками мерили поляну, пушистыйхвост поведал Ратше обо всем, что делалось в собачьей душе. Приблизившись,Мусти лег на брюхо, подполз, сложил наземь добычу и с каким-то блаженным стономопустил морду Ратше на сапог… Ратша присел на корточки и стал гладить влажную,воняющую псиной шерсть.

Есть, видать, нечто общее у хлеба и у любви. Так в долгомголоде мало-помалу примолкает живот, привыкает к пустоте, перестает требоватьпищи. Но стоит раздобыть хоть кусочек – и вновь наваливается сосущая мука, идолго ещё не сможешь думать ни о чем, кроме еды… Сколько можно вытерпеть неевши? Месяц-полтора, потом гибель. Без любви, если уж разок попробовалеё, – видимо, тоже…

Одно ухо у Мусти было попорчено словно бы ударом дубинки, нона шее ещё держался крепкий кожаный ошейник. Ратша привязал к этому ошейникусвои тетивы и подумал, что теперь им обоим станет повеселей.

Ещё он думал о том, что по следу корела Мусти пойдет,пожалуй, особенно охотно…

5

…Миэликки, хозяйка леса,

женщина красы медвяной!

Сбрось ты платье из рогожи,

порванные лапти выкинь!

Выходи в счастливом платье

и в удачливой рубашке,

поспеши ко мне навстречу

в самом лучшем из нарядов!

Пропусти меня лесами,

через всё своё подворье,

дай мне выйти на добычу,

под копье подставь мне зверя…

В заболоченном ельнике-корбе было темно почти по-ночному, нона душе у Пелко светило яркое солнце. Что с того, что высоченные деревьябезмолвными изваяниями уходят над головой прямо в серое небо, что с того, чтотишина меж ними уже предзимняя, – вот-вот протрубят последние гуси, ниягод тебе, ни грибов, ни снега пушистого, чтобы лыжным путем, как на крыльях,болотами домой пролететь! Что с того, что правая рука никчемным и больнымгрузом висит на груди, а думать-то надобно не о себе одном, но ещё и о Всеславес боярыней, которым нынче приходилось во сто крат трудней, чем ему… Пелко шёлдомой и вел туда тех, кого должен был привести. Вот теперь ему не понадобитсяпрятать глаза, рассказывая матери о друзьях-ладожанах. Мать похвалит его иназовет настоящим охотником, мужчиной. А отец, пожалуй, усмехнется в мягкуюрусую бороду и добавит, что пора, верно, парня женить. А брат Ниэра проведет вдом Всеславу и жарко покраснеет от смущения и зависти: вот ведь какая девкамладшему-то досталась!

И хотя предстояло ещё шагать и шагать, Пелко казалось, будтознакомый дом вот-вот проглянет за елками и родня появится на пороге… Он самзнал, что такие мысли погибельны, ибо от них ослабевает рука на древке копья, азрение и слух утрачивают настороженную остроту. Пелко честно старался неподдаваться им, но не всегда получалось.

Правду молвить, живя в избе у боярыни, он робел передхозяйкой, вольной прикрикнуть на него, согнать с лавки, а не то вовсе выставитьвон. Теперь и это переменилось: здесь, в лесу, он, Пелко, был старшим, он одинведал, где топко, где твердо, он сам распоряжался, сколько идти и где ночевать.И боярыня не смела возразить ему, не решалась слово вымолвить наперекор. Корелвидел это, и, наверное, надо было гордиться. Но ему было только смешно иотчего-то чуточку стыдно.

Всеслава с матерью пугались всякого шороха, посвистаневидимых крыл, дальнего рева. Прижимались друг к дружке, прятали между собоймалыша: набежит зверь съедучий, налетит птица клевучая – своим телом оборонить!Пелко забавлял этот испуг. С ним-то лес беседовал сотней ласковых уст.Рассказывал обо всем без утайки да заботливо спрашивал, как ему жилось-моглосьи не было ли в чем нужды. Может, им, женщинам, за каждым деревом мерещилсяРатша? Что же, ещё шагая в полоне, Пелко видел Ратшу в лесу и судил не с чужихслов: этот был охотником, каких и у Большой Щуки немного найдется… Заметит следи уж не потеряет его, пока не настигнет добычу. Действительно, вовсе незачембыло встречаться с Ратшей… Да только и он, Пелко, не вчера впервые деревупоклонился. Чтобы поймать его в лесу, пусть-ка Ратша сперва встанет начетвереньки, обрастёт шерстью и совсем превратится в серого пса Куйппаны,своего побратима. А ещё лучше – в настоящего пса, у того небось чутье волчьегопоострей…