Книга Естественное убийство-2. Подозреваемые - Татьяна Соломатина

Я хотела поведать тебе о старом-нестаром еврее. Просто потому, что у него есть забавная манера говорить-говорить-говорить, а затем прерывать своё говорение-говорение-говорение забавным неуместным «Да!». Типа: «И эта паскуда в кругу добропорядочных республиканцев с доходом от трёхсот тысяч долларов и выше в год, сидя у них в садике, в компании соседей – таких же добропорядочных республиканцев, заявляет, что все они, республиканцы, – сволочи, кроет их последними словами, а сама толстая, ноги – бутылки, хочет замуж за сына этих самых республиканцев, хамит республиканской матери этого самого сына, из республиканских, пинает своей демократической ногой их республиканский столик, убегает, сын убегает за ней, республиканская мать плачет, отец… Да!»

И вообще, он жуткий сплетник. У него есть жена. У неё была русская фамилия, потому что её отец – русский. А мать еврейка. Старый-нестарый еврей – еврей вдоль и поперёк. Двадцать с немногим лет назад они уехали из совка. Старый-нестарый еврей до сих пор не может забыть, как в одном из пересылочных аэропортов их назвали «Gorby people»[18]. Это унизительное словосочетание до сих пор грызёт его гордую старую-нестарую еврейскую душеньку.

Жену он, вероятно, когда-то любил. Теперь она всё время «депрешн» – depression – выпивает в месяц столько вина, что пробки от «месячника» занимают огромную пятилитровую ёмкость. И это только пробки! Depression она из-за того, что сын женился на демократке. И укатил из тёплого ПГТ Сан-Франциско в бесприютный Сиэтл. («Сиатл!») Республиканский папка – старый-нестарый еврей – сыночка баловал, покупал ему недвижимость и винтажные «БМВ». Потому избалованный сынишка стал демократом, женился на страшной ленивой бабе и портит нервы папе и маме. Я спросила старого-нестарого еврея, отчего он не даст сынишке по морде? Старый-нестарый еврей вздохнул и сказал, что сынишка вызовет 911. Я спросила, отчего не врезал раньше, где-нибудь в возрасте teen? Старый-нестарый еврей ответил, что тогда бы сынишка (уже и тогда бывший гадёнышем) пожаловался по телефону – и к папке с мамкой пришли бы офицеры из службы спасения детей от родителей. (Она, служба, называется как-то по-другому, но мы со старым-нестарым евреем пили всю ночь, пока его жена – уже пьяная – валялась в спальне на каком-то из этажей их трёхэтажного картонного домика, – и потому я не совсем точно помню название той американской службы, что следит за родителями, какой-то эбьюз – abuse, что-то там эта служба отягощает, да! – О-о-о! Это заразно!) Потом старый-нестарый еврей на меня долго-долго смотрел и сказал: «Да!» Потом ещё помолчал и сказал: «Мы всё делали ради детей!»

Я спьяну сказала, что всё надо делать ради себя. И он согласился. Как ты думаешь, что он сказал? Ты угадал! Бинго! Он сказал: «Да!»

И в предрассветных сумерках поведал мне о том, как они с женой мстят друг другу. Она покупает ему дорогой подарок. Он покупает ей ещё более дорогой подарок. Она чешет репу и покупает ему ещё куда более дорогой подарок… И так далее. Это у них называется: «Мстить друг другу». Красивая забава. Была бы… Как опция. Но, похоже, это всё, что осталось от некогда любви. Мне очень не хочется, чтобы от нашей с тобой любви (у нас же с тобой любовь?) осталась только месть дорогими подарками. Да, часы старого-нестарого еврея дороже моего «Вранглера» (по ценам США, в РФ, разумеется, тот мужик на «Вранглер» потратился куда больше, чем жена старого-нестарого еврея на часы), но, глядя на старого-нестарого еврея в предрассветных калифорнийских сумерках, я – вдруг! – поняла, что он очень плохой. И очень хороший. Не могу тебе объяснить это странное чувство. Другое дело, что мне хочется, чтобы ты это чувство понял. И это, наверное, очень хорошо. И – очень плохо. Наверное, каждый человек и очень плохой, и очень хороший одновременно. Чист совестью и бессовестен. С одной стороны – банально, и все мы любим об этом поговорить. Но вот так вот вдруг, в предрассветных калифорнийских сумерках (чуть не написала «судорогах») с видом на океан (пусть и всего лишь его залив) осознать, что человек, сидящий с бокалом напротив тебя, одновременно и очень хорош, и очень плох, – всё равно что оказаться в одной камере с преступником, который изнасиловал пяток непорочных девственниц и спас от смерти с пяток же невинных младенцев, – жутко. Равный счёт зла и добра не сводит ли к нулю и зло, и добро?

Прости за гон – мне не спится. Но не из-за смены часовых поясов. Иногда мне не спится не из-за чего. Из-за того, к примеру, что я хорошо выспалась.

Как твой Лондон? (Это дежурно-вежливый вопрос, типа (привет Соколову!), я интересуюсь твоей жизнью, так что не отвечай.)

(Вы) гребной клуб великолепен. Лодки надраены, кубки сверкают, стенгазета – ручонками скромных миллионеров – какая прелесть! Белозубые улыбчивые американцы на голову деревянному пеликану натянули резиновую купальную шапочку. Нас, совковых дворняг, приняли очень тепло. Старый-нестарый еврей (который и есть член этого гребного снобского клуба) весь визит нашёптывал, что они так хороши и чудесны, эти «old money», ровно до тех пор, пока ты не проявляешь личного интереса к их, собственно, «old money», и что любой из этих членов (мужского пола, и даже некоторых – женского) с удовольствием бы меня трахнул или имел бы в любовницах, но никогда бы на мне не женился. «Да!» Я поинтересовалась, как он попал в этот снобский-преснобский (вы) гребной клуб. Он помахал рукой куда-то и высокомерно (по отношению к ним, не ко мне, не заводись!) сказал: «Я же сантехник… Да!»

Он constructor, да! Ещё от него я прихватила словечко «мексы».

Сантехнику-еврею можно простить всё. За то, что когда они с женой два года жили в Италии (их не пускали в США), совсем нестарый ещё (тогда) constructor (в совке окончил строительный институт, долго работал прорабом на стройке, я люблю прорабов, один из мужей моей матушки был прорабом, и он был безгранично добр ко мне) работал на сезонных работах. Расчищал поля от камней, работал в теплицах. Сезонка. Выполнял работу мекса. За те же деньги. Уверена, что он делал это не только ради детей и жены. Но и ради себя. Чтобы не сойти с ума. И тогда он – жил. Теперь он собирает винтажные «БМВ» и членские карточки снобских клубов. И теперь он – тоже живёт. Но в нём по факту рождения была заложена библейская энергия. Он, вероятно, был гармоничен с камнями, на поле, под палящим солнцем. Тогда в нём не было плохого. И хорошего тоже не было. Одна тяга к жизни, да святится имя твоё, Джек Лондон (в его поместье меня тоже свозили).

Тебе ещё не надоело читать моё длиннющее письмо ни о чём?

Я по тебе скучаю.

Если бы ты ворочал ради меня камни под палящим солнцем, ничто и никогда не смогло бы срубить меня в depression.

Меня вполне устраивает вид на Гребной канал с твоей лоджии. И твоя квартира на Рублёвке – люблю простор и не люблю стены. Читай – «границы». Читай – во всём. Я за безграничность. Они до сих пор не верят, что у нас хер знает сколько сортов колбасы. У них у всех в глазах немой вопрос: «Мы же не зря уехали?!» Я не знаю, что им отвечать. «Мы же ради детей!» – говорят они. Ты бы видел этих детей… Уже давно не детей. Винтажный «БМВ» – это же не всё для детей? Хотя, полагаю, что ничего плохого в винтажном «БМВ» нет.