Книга Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

Только сосредоточиться ей было нелегко. Думалось совсем о другом.

— Чему равна площадь пирамиды? — спросит, бывало, Баби.

А у Лейлы на уме губы Тарика, его горячее дыхание, его карие глаза. С того дня, когда они сцепили руки под грушей, они целовались еще дважды — в том глухом проулке, где Тарик курил, когда мама позвала гостей, — целовались долго, страстно и уже не так неумело, как в первый раз. Во второй раз она позволила ему коснуться груди.

— Лейла!

— Да, Баби?

— Площадь пирамиды? Ты где витаешь?

— Извини, Баби. Я тут... Сейчас... Произведение основания на высоту разделить на три.

Недоуменно глядя на дочь, Баби кивал. А Тарик гладил Лейлу по груди, прижимал к себе и целовал, целовал...

Стоял все тот же июль. Джити с двумя подружками возвращалась домой из школы. За три квартала до дома в девчонок угодила шальная ракета. Потом Лейле рассказывали, что Нила, мама Джити, душераздирающе голося, бегала взад-вперед по улице и собирала в передник куски плоти — все, что осталось от дочери. Правую ногу в чулке и лиловой туфле нашли на крыше соседнего дома недели через две.

На поминках Джити Лейла никак не могла прийти в себя. Впервые погиб человек, которого она хорошо знала и любила. Неумолимая правда — Джити больше нет — просто не укладывалась в голове. Как же так — ведь еще недавно Лейла писала подружке записочки, полировала ей ногти, выщипывала волоски на подбородке... Джити, ее Джити (она ведь собиралась замуж за вратаря Сабира!), умерла. Ее разорвало на куски ракетой.

Когда же невыплаканные на похоронах братьев слезы наконец прорвались наружу, Лейла долго-долго была не в состоянии остановиться.

10

Лейла едва могла пошевелиться, будто все до единого суставы у нее оказались залиты бетоном. Ей чудилось, что Тарик обращается не к ней, что она случайно подслушала слова, не предназначенные для ее ушей. Казалось, веревка, на которой подвешена ее жизнь, перетерлась, лопнула и все летит в тартарары.

Август 1992 года. Жаркий, душный день. Они в гостиной у нее дома. У мамы весь день болел живот, и Баби, наплевав на хекматьяровские ракеты, повел ее к доктору. И вот Тарик сидит рядом с ней на кушетке, уперев взгляд в пол и свесив руки между колен.

И говорит, что уезжает. Не из Кабула, нет. Из Афганистана. Насовсем.

Уезжает.

У Лейлы потемнело в глазах.

— Куда? Куда ты поедешь?

— Сперва в Пакистан. В Пешавар. А потом не знаю. В Индию или в Иран.

— Надолго?

— Не знаю.

— И давно вы решили?

— Пару дней назад. Я все собирался тебе сказать, да язык не поворачивался. Я же знаю, как ты огорчишься.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра?!

— Лейла, посмотри на меня.

— Завтра...

— Это все из-за отца. У него сердце не выдерживает всех этих ужасов.

Лейла закрыла лицо руками. Жуть проникла в самую глубину ее души.

Вот оно, подумала она. К тому и шло. Чуть ли не все знакомые уже уехали. Еще и четырех месяцев не минуло с начала междуусобицы, как уже не с кем стало словом перекинуться. Семья Хасины отправилась в Тегеран еще в мае. Ваджма со своими многочисленными родственниками сейчас в Исламабаде. Родители Джити с детьми уехали в июне, сразу же после смерти дочери. Куда они направились, Лейла не знала, ходили слухи, что в Мешхед[42]. Покинутые дома несколько дней стояли пустые, затем в них вселились моджахеды или совсем уже посторонние люди.

И вот Тарик уезжает.

— Мама уже немолодая, — бормотал Тарик. — Ей так страшно. Лейла, погляди на меня.

— Ты бы хоть сказал мне.

— Прошу, посмотри на меня.

Лейла застонала, не в силах сдержать рыдания. Тарик кинулся вытирать ей слезы — она отпихнула его руку. Как он смеет ее бросать! Пусть это бессмысленный эгоизм с ее стороны, но Лейла ничего с собой не могла поделать. Ударить его, да посильнее, вцепиться в волосы! Да как ты смеешь держать меня за руки! Да я тебя...

Тарик все время что-то говорил — Лейла не разбирала слов, — голос у него был мягкий, нежный, успокаивающий. Как получилось, что они оказались лицом к лицу?

И вот опять его горячее дыхание у нее на губах, и нет на свете больше никого и ничего...

Впоследствии Лейла вновь и вновь вспоминала, что же случилось потом, стараясь не упустить ни одной мелочи — ни одного взгляда, вздоха, стона — и тем уберечь от забвения, от небытия. Только время безжалостно, а память несовершенна. Запомнились пронизывающая боль внизу живота, солнечный лучик на ковре, внезапный холод поспешно отстегнутого протеза, ярко-красная родинка в форме перевернутой мандолины, прикосновение его черных кудрей, страх, что их застукают, и восторг, что они такие храбрые, небывалое, неописуемое наслаждение, смешанное с болью, и лицо Тарика, на котором отражалось столько всего сразу: восхищение, нежность, сожаление, смущение и, превыше всего, страстное желание.

Потом они суетливо, лихорадочно застегивались, поправляли одежду, приглаживали волосы... И вот они опять сидят рядом на кушетке — раскрасневшиеся, потрясенные, не в силах слова сказать перед грандиозностью события, которое свершилось по их воле.

На ковре Лейла углядела три капельки крови, своей крови. А родители заметят? Скорее всего, нет. Лейле стало ужасно стыдно, в ней заговорила совесть. Как громко тикают часы на втором этаже, стук-стук, словно молоток судьи грохочет снова и снова: виновна, виновна, виновна!

— Поехали со мной, — сказал наконец Тарик.

На какую-то секунду Лейла поверила, что такое возможно — она уедет с Тариком и его родителями. Запакует чемоданы, сядет в автобус и оставит позади весь этот кошмар. И неважно, что им готовит будущее — горе или радость, — главное, они будут вместе.

Они — и вместе.

Им будет хорошо вдвоем. Как сегодня.

— Я хочу жениться на тебе, Лейла.

Она подняла на него глаза и испытующе посмотрела в лицо. Никакой игривости, ничего напускного, серьезен и решителен.

— Тарик...

— Выходи за меня, Лейла. Сегодня же. Мы можем пожениться прямо сейчас.

Он заговорил про то, как они отправятся в мечеть, найдут муллу, двух свидетелей, быстро совершат нику...

Но Лейла думала о маме, упрямой и неуступчивой, словно моджахед, о снизошедшем на нее духе злобы и отчаяния... Лейла думала о Баби, который давно уже стушевался и всегда уступал жене, даже когда был с ней не согласен.

В черные дни... мне кажется, ты все, что у меня есть на этом свете.