Книга Стократ - Марина и Сергей Дяченко

– Мы перебьем их всех, – отрывисто сказал князь. – На их стрелы у нас есть щиты. А на наш огонь…

– А они нас, – Шмель говорил, преодолевая боль в растрескавшихся губах. – Мы друг друга перебьем, и тогда придут люди из Долины, на все готовое.

Сделалось тихо. Стократ улыбался, будто чем-то довольный.

– Надо составить им питье, – сказал Шмель еще тише. – В смысле, послание. Надо идти к ним на переговоры…

– Я не пойду, – сказал князь с отвращением.

– Я пойду, – Стократ потянулся, будто после хорошего отдыха. – Шмель, будешь толмачом?

Еще несколько секунд все молчали.

– Зачем тебе? – спросил князь, глядя в резной потолок из розовой сосны. – Все это?

– Интересно, – Стократ безмятежно улыбнулся Шмелю. – Собирайся, что ли?

* * *

До околицы их провожала невесть откуда взявшаяся Тина. Стократ с самого начала велел ей молчать, и она молчала, только хлопала мокрыми ресницами. Вдоль обочин кое-где стояли вооруженные люди. Из-за заборов выглядывали женщины и подростки.

Лошадь Стократа казалась шагающей горой и позвякивала с каждым шагом: Шмель второпях разлил по флаконам и рассовал в корзины чуть ни всю мастерскую хозяина. Сам Шмель тащил на спине свой мешок, и только Стократ не был отягощен ничем, кроме меча.

Прошли мимо дома Лопуха. Мимо дома Заплата; в приоткрытую калитку глазели на Шмеля близнецы Окра и Бык; все они долго учились языкознанию и могли сейчас быть на месте Шмеля.

А может, не могли.

Огромный дом торговца Сходни стоял темный и тихий, будто брошенный.

На околице все, кто увязался было за процессией, отстали. Зато новые, ожидавшие на перекрестке молчаливые люди выстроились колонной и двинулись следом – на некотором расстоянии. В их тяжелых шагах, в бряцании оружия было для Шмеля слабое утешение: на твой труп, обещали шаги, мы навалим десяток вражеских трупов. Ура.

Стократ шагал впереди, за ним послушная лошадь. То ускоряя шаг, то уставая под тяжестью мешка, Шмель тащился за ними, и думал, что вот оно, еще одно испытание. Там, на помосте, он доказал, что лучше всех – за это его унизили и прогнали. Теперь, вроде бы, ничего доказывать не надо и некому доказывать, но он все равно идет, и облизывает покрытые коркой губы, и думает, лишь бы не подвел язык…

Они миновали камень, на котором он плакал в день своего изгнания – от потери, но больше от несправедливости. Спустились по дну оврага и вступили в лес, и через несколько минут впереди показалась застава.

* * *

Стократ замедлил шаг.

Он отлично помнил то место, дальше которого не стал идти в прошлый раз. Невидимая граница, за которой ему померещилось напряжение тетивы. Теперь напряжения не было – но было что-то другое.

Запах?

Железная чаша, в которой разжигали сигнальный огонь, стояла сейчас пустая и черная, и от нее разило горелой смолой. Лес, полностью свободный от птичьих голосов, вонял землей и сталью. Дорога уходила вперед, на стоптанной хвое терялись следы.

Стократ свистнул на весь лес. Никто не отозвался. Лошадь переступила с ноги на ногу, звякнули пузырьки и флаконы в поклаже.

– Никто не встречает, – сказал Стократ с ухмылкой.

Те, что шли за ними следом, отстали и притихли. Но явись сейчас стрела из леса, хоть одна стрела – ответ не заставит себя ждать, мстители с мечами и топорами ждут только сигнала; Стократу хотелось верить, что и лесовики это понимают.

– Без приглашения идти нельзя, – сказал мальчик.

– А если не зовут?

– Без приглашения нельзя, – твердо повторил Шмель. – Это старые правила. Никто их не нарушал, даже мастер.

– Тогда что делать?

Он свистнул еще раз. Потом подошел к чаше, установленной на высоте человеческого роста, и поджег выведенный наружу фитиль.

Полыхнуло так, что Стократ отпрянул. Столб огня поднялся над дорогой, и опасно затрещали ветки, нарушившие незримую границу.

– Это всегда так бывает, да? Огонь всегда так сильно горит?

– Нет, – Шмель сглотнул. – Так не горит. Это опасно.

Стократ оглянулся. Лес был везде одинаковый – и на стороне лесовиков, и на стороне «безъязыких». Розовые сосны стояли в коре, как в броне – темно-красной, одновременно церемониальной и боевой.

– Кто-то идет, – сказал Шмель.

Огонь почти сразу опал. Дым потянуло в другую сторону. Прищурившись, Стократ различил человеческую фигуру на дороге. Одну.

Человек шел, не таясь, без оружия. Через несколько мгновений показалось, что это мальчик-подросток – но, когда лесовик приблизился, стало ясно, что это девушка.

Светлые волосы, сплетенные в две косы, лежали у нее на плечах. Глаза были закрыты навсегда, ресницы вплетались в кожу шелковыми нитями, и красно-черная вышивка покрывала скулы и виски.

Стократ замер, всматриваясь в переплетения нитей на ее лице. Они складывались в кресты, в витые колоски, в многослойные узоры. Глазные яблоки под тонкой белой кожей не двигались, даже не вздрагивали. Губы, покрытые прозрачным маслом, чуть блестели.

– Привет, – сказал Стократ.

Девушка постояла, будто в нерешительности. Она была ростом со Шмеля, но гораздо уже в плечах. Без головного убора, в длинном сером балахоне с широкими рукавами, с безглазым лицом, расшитом узорами, она вовсе не казалась слепой.

Стократу очень хотелось провести ладонью перед ее зашитыми глазами, подтвердить свою догадку. Но это было бы очень невежливо, да и, пожалуй, опасно.

– Привет, – повторил он. – Мы пришли, что теперь?

Девушка шевельнулась, покачнув полами своего длинного одеяния, и протянула вперед глиняный кувшин – до этого момента он был полностью скрыт в рукаве.

Стократ поглядел на Шмеля. Мальчишка, стиснув зубы, смотрел на кувшин и на руку, его державшую. Стократ шагнул вперед, нарочито плавным движением потянулся…

– Нельзя! Из рук не берут такое послание, только с земли!

В голосе Шмеля была такая сила, что Стократ попятился.

Неизвестно, слышала ли девушка их голоса и понимала ли, о чем идет речь – но она, постояв еще мгновение, наклонилась, будто перегнувшись пополам, и поставила кувшин на землю. Отошла на шаг. Шмель, громко вздохнув, кинулся вперед и поднял послание.

Руки у него тряслись так, что Стократ испугался: не пролил бы все. Что тогда?

– Если они меня отравят, – торопливо сказал Шмель, вытаскивая пробку, – если они меня отравят, ты знай, что это позор для людей и оскорбление, что это специальный знак – мы считаем вас хуже животных, и тогда надо, чтобы князь шел со всеми, кто носит оружие, и убивал всех: больших, маленьких, старых…

Он остановился, глядя на кувшин в своих руках.