Книга Конец света, моя любовь - Алла Горбунова

Он едет в Сочи к отцу, которого не видел одиннадцать лет и который сейчас на четвертой стадии рака, едет, чтобы попрощаться с ним и начать новую жизнь в Сочи. В Красноярске осталась двадцатитрехлетняя бывшая жена, которая его бросила и не дает видеться с дочкой Сонечкой. Первая жена с детьми живет в Германии. Миша был у них в Германии, хорошо это запомнил и много в поезде об этом рассказывал, – как в Германии то, как в Германии другое. Сам он когда-то работал на КРАЗе, в перестройку завод закрыли, и он стал заниматься каким-то бизнесом. Лера из Ачинска, училась в училище на оператора ЭВМ, работала продавцом в Красноярске, а теперь работает в жилищно-коммунальном хозяйстве и едет от родителей, где гостила, к мужу в Краснодар. Лера привыкла к тяжелой жестокости жизни, она вспоминает: «После училища приехала в Красноярск, работала на автозаправке. Там была одна маленькая, ниже меня ростом, ее все называли Кнопка. Отработали мы с ней раз, она: пошли выпьем пива. Ну, пошли. Выпили, – а есть такие люди: они выпьют, так у них крышу сносит, они себя не контролируют, – так она мне: вот я учусь, у меня муж есть, все такое, а ты так всегда и будешь работать на автозаправке. Я ей: не говори, чего не знаешь. Как ты знаешь, что с нами завтра будет? Идем дальше, а она все продолжает, я вижу, она идет на конфликт. В общем, в какой-то момент она меня ударила, я даже не заметила. Началась драка, приехали менты, повезли нас, так она на меня заявление написала, что я ее избила. Ну, я встречное заявление написала. Но нас потом никуда не вызывали, ничего не было, ментам все по хую. А на следующий день я прихожу на работу, а мне начальник говорит: вот ты такая, ты ее избила, в общем, уволил меня. Она первая пришла и все ему по-своему рассказала. А в другой раз меня трое мужиков ночью в Ачинске избили…» «Просто избили?» – спрашивает Миша волнующий мужской вопрос. «Просто избили. У нас там по улицам ночью ходить опасно. Ну, я их знала, там одного… Я на них так орала: я, блядь, вас в тюрьму засажу! Ничего, отпустили. Но они не сильно били».

Леру полюбил весь вагон после эпизода с казахами. Когда мы проезжали территорию Казахстана, в вагон вошли трое казахов: двое мужчин и женщина. Они сели на боковушках рядом с нашим «купе» и о чем-то разговаривали. Не то чтобы очень громко, но не тихо и по-казахски. Был день, но Лера в то время, измаявшись от дорожной скуки, которую на нее в особенности навевало мое неразговорчивое присутствие, пыталась заснуть и видеть яркие, сладкие сны об активной, веселой жизни. Казахская речь помешала ей, и она заорала на казахов скандальным голосом базарной бабы: «Что вы тут расселись и говорите! Русских тоже уважать надо!» «А при чем здесь, кто русский, а кто нет?» – спросил обомлевший казах. «А при том!» – ответила Лера. Казахи, к счастью, сошли на следующей остановке, но вагон запомнил Леру и восхитился ее патриотической храбростью. Миша выпивал с мужиками из соседнего «купе», они видели, как он льнет к Лере, уважали ее как предмет его выбора, – как подростки начинают влюбляться в ту девушку, которую выбрал их главарь, – слышали, как она, как и подобает порядочной девушке, орет на него, слышали, как она орала на казахов, и подходили к ней выразить свое восхищение. «Молодец, девочка! – говорил старый водитель скорой помощи. – Ты мне сразу понравилась. Русских тоже уважать надо!» «Ты что, нерусский?» – спрашивала Лера у Миши каждый раз, когда он, на ее взгляд, не понимал какие-то очевидные вещи, вроде того, что она приказала ему ее не трогать и лезть на верхнюю полку, а он не лез. Лера произносила это таким тоном, как будто нерусские – это какие-то сказочные небывалые чудовища, что забавно, учитывая то, что сама Лера была русская от силы наполовину, а наполовину с Кавказа, к тому же она была замужем за армянином.

Влюбленность заразна, и за компанию с Мишей в Леру влюбился старый водитель скорой помощи и еще один пьяный мужик Серега. Он подошел и попросил ее руку, долго восхищенно держал в своих ладонях и сказал Лере: «Я знаю, кто ты. Я сразу тебя заметил и все понял. Ты – самая прекрасная. Я вижу – ты необыкновенная». При этом он так сосредоточенно держал ее руку, что можно было подумать, что видит он это именно по руке, и сидевшая в тот момент с нами тридцатилетняя бывшая учительница истории Жанна, увлекающаяся фэнтези и пошивом старинных платьев, полная, с щетинкой на лице, про которую можно было подумать, что ей под пятьдесят, спросила его: «Вы, что ли экстрасенс?» «Просто мужик!» – ответил Серега. Влюбленность мужиков в Леру нарастала с каждыми сутками пути: они начали ее любить, когда мы проезжали Казахстан, и она наорала на казахов, уже любили на Урале и в Поволжье, и любовь их становилась все более жгучей и томительной по мере приближения к Кавказу. С каждой остановкой поезда, когда все мы выходили немного погулять по перрону, они уделяли Лере все большее внимание, приобнимали ее все более по-свойски, брали за руки и пьяными табачными губами что-то шептали на ухо, блаженно улыбаясь. Проводницы, почувствовав ситуацию, включились в цепную реакцию любви и тоже стали с Лерой особенно нежны и приветливы, шутили с нею и называли ее по имени.

Кульминация наступила в последний день пути, ближе к вечеру.

В этот последний день Лера, до этого пившая мало, ушла пить в соседнее купе с Мишей, старым водителем скорой помощи, Серегой и Жанной, к ним присоединилась еще какая-то девица из другого конца вагона. Мне присоединиться не захотелось из нежелания участвовать в пьяной душевности. В соседнем «купе» люди разбирали Леру на части, слышен был гогот и бессмысленные фразы. Старый водитель скорой помощи рассказывал, что он возит психбригаду и видел та-а-акое, долго уговаривал Леру ехать с ним до Адлера, а Лера ему сказала, что ему нужно познакомиться с ее мамой, в том смысле, что она как женщина более подошла бы ему, чем молоденькая Лера, но водитель не хотел продешевить и спросил: «А сколько ей лет?» «Пятьдесят два». «Старая. У меня даже любовницы двадцатисемилетние», – ответил старик. Серега в свою очередь звал Леру выйти с ним, Миша обещал сто роз и просил ехать с ним или хотя бы дать телефон. Все время вспоминали вчерашние пьяные падения Миши и как Лера наорала на казахов. Душевность нарастала вместе с пустыми бутылками. Разделив общую любовь мужиков к Лере, Жанна и вторая девица возлюбили ее так же, и тоже стали уговаривать ехать с ними. «Вы меня сейчас все по кусочкам растащите!» – в мутном пьяном счастье кричала Лера. К ней тянулись пять пар жадных рук, чтобы унести ее с собой, и она, маленькая, пустая, недалекая и некрасивая Лера, была предметом обожания и вожделения мужчин и женщин, тем сладчайшим, в котором людям видится исполнение всех их желаний и грез, воплощением невозможного на земле счастья, живым божеством, как будто она, подобно зюскиндовскому парфюмеру, облила себя духами самого прекрасного аромата на свете, дарующего любовь всех людей, их обожание и вожделение, духами, превращающими публичную казнь в оргию любви и заставляющими обонявших их своими руками растерзать насмерть слишком желанное существо. И кульминацией дороги была эта оргия восторга, – без достойного повода и основания, восторга бессмысленного, несправедливого и сладостного, дарованного ни за что – ни за красоту, ни за ум и талант, самому заурядному существу на свете.

Пьяная Лера то за что-то сердилась на Мишу и орала: «Я к нему со всей душой, а он!..», то располагалась к нему и орала: «Мы – земляки! Он мой земляк! Мы из Сибири! Только сибиряки с такой открытой душой!» (В ответ на Лерины вопли «Мы – земляки!» Миша, в свое время бывший в армии, один раз сказал: «В армии обычно говорят – твои земляки в окопе лошадь доедают»). В прошлые дни в ответ на домогательства Миши Лера неоднократно упоминала о муже и подчеркивала, что она замужем, теперь же, сидя у Миши на коленях, в ответ на чье-то упоминание о ее муже она с громким ржанием провозгласила: «Муж! Муж объелся груш!» Миша написал Лере записку: «Лерочка, ты мне очень понравилась, и мне теперь без тебя всегда будет скучно, если ты не дашь мне твой телефон». Лера дала ему телефон, сказав: «Значит, ему нравятся бешеные, как он сам бешеный».