Книга Дворец из песка - Анастасия Дробина

Народ тем временем все прибывает, двор уже полон, молодые цыганки носятся вокруг столов, и на белейших скатертях возвышаются приборы, бокалы, бутылки и еда в таких неимоверных количествах, словно играется не одна свадьба, а четыре. На небольшой эстраде установлены синтезатор, колонки, пара микрофонов, занимает свои места приглашенный ансамбль, и веселая музыка разносится по усадьбе. Цыгане рассаживаются традиционно: муж-чины – отдельно, женщины – отдельно, детей усадить невозможно, и они пестрым шумным стадом носятся повсюду, путаясь под ногами у гостей и официантов. Молодежь стоит повсюду кучками, оживленно разговаривает, меня то и дело кто-то дергает за рукав, обращается с вопросами, а мне смешно: по-моему, никому никогда и в голову не приходило, что я не цыганка, не дочь тети Ванды… Только самые близкие родственники семьи Тумановых знают об этом, да и те считают меня приемной дочерью, а иначе разве они просили бы моей руки для своих сыновей столько раз? Может, и надо было соглашаться…

В это время над усадьбой, перекрывая все остальные звуки, смех, музыку, вопли детей, проносится истошный крик:

– Еду-у-у-ут! Традэна-а-а-а!!!

Воистину, так, как Милка, вопить не может никто. Все головы тут же поворачиваются на этот паровозный гудок, а Милка мчится от ворот, размахивая руками, и продолжает кричать – вдохновенно, с упоением:

– Тэрнэ явэна-а-а!!!

Разноцветная волна цыган вздымается из-за столов и, как цунами, движется к распахнутым воротам. Там уже останавливается свадебный поезд из шести белоснежных машин. Сначала наружу высыпаются возбужденные, смеющиеся родственники – те, кто был в церкви, затем выбирается в окружении братьев жених – восемнадцатилетний мальчик в костюме, очень растерянный и напряженно улыбающийся, а уже после всех из «Мерседеса» выплескивается водопад кружев, белоснежного шелка, роз и флердоранжа, в середине которого с трудом можно обнаружить счастливую Мариту. Ее кидаются обнимать и поздравлять, молодых ведут в усадьбу, за ними следует толпа родни, их встречает взгромоздившаяся на эстраду с микрофоном в руках тетка жениха – еще не старая, красивая цыганка в бархатном, несмотря на жару, платье, и гремит «Тилима», и все – каждый там, где стоял, – начинают плясать.

Я отплясываю вместе со всеми – и вдруг вижу пробирающегося сквозь танцующую, смеющуюся, поющую толпу цыган Абрека. Его сумрачное темное лицо вносит такой диссонанс в происходящее, что я тут же останавливаюсь и спешу ему навстречу. Это довольно трудно: меня ловят, удерживают, смеются, пытаются вновь заставить танцевать, но я продолжаю двигаться через толпу, уже чувствуя, как бегут по спине мурашки.

Наконец я освобождаюсь и хватаю Абрека за руку:

– Что случилось?

– Александра Николаевна, вам надо уехать, – говорит он своим обычным, спокойным, чуть гортанным голосом.

У меня ухает в пятки сердце.

– Как – уехать? Прямо сейчас? Посреди свадьбы?.. Абрек, что случилось? Тебе Шкипер звонил?

Он кивает.

– Уезжаем прямо сейчас. Ни с кем нэ прощайтесь, так лучше.

Быстро пробираясь вслед за Абреком к воротам, я растерянно оглядываюсь. Но никто, кажется, не замечает моего побега: все еще заняты пляской, невестой и женихом, даже Милка куда-то пропала. Я решаю позвонить ей на мобильный чуть позже, чтоб не волновалась, – и ныряю в темное нутро машины. Абрек садится за руль, и «Мерседес» тут же срывается с места.

Вопросов я не задавала и только при въезде в Москву осторожно поинтересовалась:

– Абрек, мы едем в аэропорт? У меня нет с собой документов…

– Мы едем к вам домой. Шкипер там.

– Он жив? – перепугалась я.

– С ним все в порядке.

Со Шкипером действительно было все в порядке. Хуже было с Жиганом, который, матерясь сквозь зубы, сразу же предъявил мне простреленное навылет плечо, кое-как замотанное бинтом, сквозь который уже просочилась кровь. Но то ли я была слишком взволнована и испугана, то ли по какой-нибудь другой причине, мой шар не появился. Все, что я смогла сделать, – это сменить повязку, дать ворчащему Жигану аспирина и убедить его полежать немного. Шкипер, темный и злой, каким я его уже давно не видела, ходил по кухне от стены к стене, разговаривая по мобильному. Там же, на подоконнике, сидел непривычно молчаливый Яшка и, не отводя глаз, следил за перемещениями Шкипера. Понимая, что им не до меня, я ушла в дальнюю комнату, которую еще пять лет назад сдавала студентам из Бразилии. Один из них, Жозе Медина, и сейчас продолжал жить здесь, отдавая квартирную плату тете Ванде, а на летние каникулы уезжал к себе. Сейчас стоял июнь, и Жозе был у себя в Бразилии. Я вошла, осмотрелась. Улыбнулась, увидев на столе бессменного жителя – Огуна,[10]вырезанного из дерева и потемневшего от времени, которого Жозе перед отъездом в далекую Россию всучила прабабушка Доминга – жрица на кандомбле Баии. Отказать прабабушке Жозе не мог, но и таскать с собой тяжелого Огуна из России в Бразилию и обратно тоже не собирался, – и божество терпеливо дожидалось его, запертое в комнате. Рядом с Огуном лежали растрепанные тетради, бастионы книг на русском и португальском языках, почти все – медицинские. Я помнила некрасивое темное лицо Жозе – мулата со слегка монгольскими чертами, мечтавшего окончить университет и открыть в фавелах Баии клинику для бедных. Сохранилась ли у него эта мечта? Возможно. Из трех студентов, живших у меня, лишь он один дошел до пятого курса. Мария уехала, не закончив даже первого, – из-за Жигана, а ее брат Мануэл… Ох, Мануэл… Я невольно улыбнулась, вспоминая этого балбеса, которому совершенно не были нужны никакой университет и никакая учеба: он поехал в Россию только по настоянию отца, чтобы не отпускать Марию одну. Огромный черный мулат, головой задевающий все люстры в квартире, мастер капоэйры с широченными плечами, железными мускулами и совсем детской улыбкой, мой любовник, хотя я никогда, ни на секунду не была в него влюблена… Мы прожили с ним почти полгода, и это была легкая, спокойная, ни к чему не обязывающая связь. Улетая в Бразилию, Ману даже не дал мне своего адреса в Рио, а мне и в голову не пришло его попросить. При этом воспоминания о Мануэле у меня остались самые лучшие, и я всегда думала о нем с улыбкой. Где он сейчас, на каком пляже играет в футбол или показывает ангольскую капоэйру, какая дурочка смотрит на это, разинув рот?.. И что стало с Марией? Вспоминает ли она Жигана так, как я – Ману? Или мысли эти слишком тяжелы и посему загоняются подальше… Я прошлась по комнате, подошла к книжному шкафу, вытащила первую попавшуюся книгу в пыльном переплете – это оказался третий том Чехова, – взобралась с ногами на диван и погрузилась в чтение.

За окном незаметно стемнело, красное солнце опустилось за монастырь, в сумерках приползла из-за Коломенского тяжелая грозовая туча. Меня отвлекли от чтения первые удары капель по подоконнику: окно было открыто, и мелкие брызги уже долетали до пола. Я встала, чтобы закрыть створку, – и в это время в комнату вошел Шкипер.