Книга Вдова военного преступника - Элли Мидвуд

— Это так забавно, — тихо говорил Эрнст и зажигал очередную сигарету. — Когда я только прибыл в Берлин, чтобы занять этот пост, всё, что мне говорили, было: «Кальтенбруннер, сиди и ничего не делай. Перебирай свои бумажки, а политику оставь нам». А теперь все они смотрят на меня, будто я какой-то пророк с неба спустившийся, который возьмёт и спасёт их всех каким-то чудом от ада. Только вот уже поздно. Когда я всё ещё мог что-то для них сделать, меня никто не слушал. А теперь всё кончено, для всех нас. Теперь все ко дну пойдём, до одного. Конец игре.

Берлин, апрель 1945

Я вышла из здания РСХА, чтобы немного подышать свежим воздухом. Раньше я так любила весну, но сейчас ничего весеннего в воздухе не чувствовалось. Даже трава боялась показаться из-под земли, а солнце постоянно скрывалось за завесой дыма, поднимавшегося от горящих зданий.

Мой малыш потянулся внутри, и я обняла живот руками, переплетя под ним пальцы. «И это мир, в который я приношу своего ребёнка», невольно подумала я, удаляясь всё дальше и дальше от Принц-Альбрехтштрассе. Небольшой отряд Гитлерюгенд — совсем ещё мальчишки не старше тринадцати-четырнадцати лет, в болтающихся на них, огромных не по размеру униформах, — промаршировали по другой стороне улицы, громко распевая что-то патриотическое своими ещё по-детски высокими голосами. Интересно, их хоть научили стрелять из этих ружей?

Женщины с плачущими детьми на руках стояли в одной очереди со стариками, в ожидании вытягивая шеи в сторону полевой кухни, надеясь получить хоть какие-то жалкие крохи. Мы в РСХА ещё пока хотя бы не голодали, подумала я и тут же устыдилась своих собственных мыслей, потому как именно так всё это время «Великий германский рейх» и существовал: богатство одних было построено на несчастии других.

— Ты должна быть благодарна, — сказала мне однажды Ингрид. — Тебе хотя бы не пришлось испытать и сотой доли того, через что пришлось пройти немецким евреям, которым не так повезло в жизни как тебе. Так что перестань жаловаться, что жизнь так несправедлива и думай лучше, как у тебя всё относительно неплохо сложилось.

О себе я никогда и не жаловалась. Я прекрасно понимала и ценила своё относительно безопасное положение по отношению к тому, как другим приходилось, особенно в последние месяцы. Я просила только за Эрнста, просила каждый день, упорно отказываясь оставить надежду, хоть ответ и был всегда одним и тем же:

— Особая группа контрразведки ОСС уже была сформирована из нескольких спецагентов, чьей главной задачей будет найти и доставить доктора Кальтенбруннера в руки союзников, чтобы далее он мог отчитаться за свои преступления перед международным военным трибуналом, если он конечно решит остаться в Германии, — проинформировала меня Ингрид всего день назад.

— Какие преступления? Он же ни в чём не виноват… — я закрыла глаза, потому что не могла больше на неё смотреть.

— Он — глава гестапо.

— Только на бумаге. Мюллер фактически руководит четвёртым отделом.

— Он ответственен за преступления, совершённые в концентрационных лагерях.

— Лагеря находятся под руководством Освальда Поля, это вообще совершенно отдельная от РСХА ветвь!

— Приказы от особом обращении? Einsatzgruppen?

— Всё — инициатива Гиммлера и его ответственность. Все те приказы штамповались его факсимиле. Эрнст даже не читал их!

— Ну раз он так невинен, как ты утверждаешь, то ему не составит труда доказать это в суде. Если он к тому времени конечно не исчезнет.

«Надеюсь, что исчезнет». Я подняла глаза к свинцово-серому небу и вдохнула полную грудь прогорклого, совсем не весеннего воздуха. Я уже чувствовала неизбежное, и слёзы, что я так старательно пыталась сдержать, слёзы, которые я научила себя никому не показывать, снова начали царапать мне горло.

«Нет, я не стану плакать, — пообещала я себе, — он знает, как выживать, мой Эрни, он никогда не даст им себя поймать. Он слишком умён для них, да и его верный Отто следует за ним, как преданный пёс — он скорее погибнет, чем даст своего хозяина в обиду… Нет, он никогда им не сдастся, он поедет в свою родную Австрию, а оттуда бежит куда-нибудь со своей семьёй и верными людьми. У него уже должно быть есть план. У него всегда есть план. А я останусь с Генрихом, поеду в Нью-Йорк и буду счастлива одной только мыслью, что он где-то там, на одной планете со мной, дышит тем же воздухом и смотрит на те же звёзды. Мне и этого будет достаточно… Пусть только живёт».

— А я теперь командую всеми южными армиями, — Эрнст горько усмехнулся вместо приветствия, как только я вернулась со своей небольшой прогулки. — Представляешь? Гиммлер только что назначил меня. Интересно вот только, у меня хоть пару сотен человек наберётся, чтобы ими командовать?

С этими словами он уронил голову на руки, и я так и не смогла разглядеть, смеялся он или уже плакал. Он всё-таки выпил вторую бутылку бренди, что я так старательно от него прятала всё утро. Только вот как я могла его винить в том, что он напивался с самого раннего утра в эти дни? Все вокруг напивались: солдаты на обоих фронтах, их командиры прямо на рабочем месте, и даже генералы в бункере Гитлера.

Только сам фюрер не пил. Он всё пытался решить, бежать ли ему в новоотстроенную ставку на альпийском редуте или же остаться в столице со своим народом до последнего. Отто не переставал поглядывать на часы, будто время, когда Восточный и Западный фронт наконец встретятся и разрежут страну пополам, физически истекало минута за минутой.

— А что ты так удивляешься? — пожал он плечами в ответ на усмешку Эрнста, который первым заметил за ним эту его новую привычку. — Разве ты не слышишь советскую артиллерию, когда ветер дует с восточной стороны? Русские здесь в течение нескольких дней появятся, помяни моё слово.

Эрнст вскоре тоже начал посматривать на часы. Все мы ждали неминуемого.

* * *

Они наконец прибыли. Советская армия официально вошла в Берлин, всего день спустя после того, как Гиммлер предпринял последнюю попытку сдаться западным державам, но не Советскому Союзу. Русские гибли сотнями на подходе к укреплённой столице, но отступать упорно отказывались. Германия отсчитывала свои последние предсмертные часы.

Генрих отослал меня домой, чтобы упаковать пару небольших чемоданов со всем самым необходимым, что могло нам понадобиться внутри РСХА, превращённого по личному приказу Эрнста в самую настоящую крепость. Мы все собирались остаться внутри, пока… Правда заключалась в том, что никто из нас понятия не имел, что случится с нами: перестреляют ли нас русские или же возьмут в плен, доберутся ли до нас первыми американские или британские войска (на что мы с Генрихом втайне надеялись), или же суждено нам было погибнуть под очередным воздушным налётом. Только вот в укреплённом РСХА у нас всё равно оставалось больше шансов на выживание, чем в нашем доме.

Всего через пару часов Генрих должен был забрать меня вместе с чемоданами, чтобы мы переехали на Принц-Альбрехтштрассе на последние несколько дней. Я как раз была посреди сборов, а потому очень удивилась, услышав неожиданный, но очень громкий и настойчивый стук в дверь. Я на всякий случай приготовила пистолет, который всегда теперь носила при себе, и осторожно приблизилась к двери.