Книга Моя армия. В поисках утраченной судьбы - Яков Гордин

Стволы — несмотря на толстый слой снега — падали с мощным гулом. Их валили так, чтобы они укладывались в одном направлении параллельно друг другу. Тут наступала очередь сучкорубов — ствол надо было очистить. И вот эту работу я довольно часто выполнял. Когда я писал, что через день хожу в лес, то не объяснял, что же я там делаю. Я мог, собственно, этим и не заниматься. У меня были и другие задачи, о которых я еще скажу. Но мне было просто неловко перед ребятами, которые шесть дней в неделю делали очень нелегкую работу на морозе. А морозы, как я потом писал, наступили. И доходили они до 50°. В -50° не работали. А в -45° — вполне.

От мороза особенно страдали среднеазиатские ребята, которых было довольно много. Разрешалось разводить костры, чтобы греться время от времени. Но им это мало помогало.

Однако я не помню ни одного случая обморожения. В отличие от Совгавани, где все мы ходили в той или иной степени обмороженные после строевой подготовки на открытом плацу.

С топором я до этого времени дела не имел. Но у меня оказались умелые и доброжелательные учителя. Большинство ребят было из деревни. Топором они владели с детства. И недели через две я уже вполне успешно делал свою работу. Конечно, работал я не каждый день, но все же моя инициатива имела двойной смысл. Во-первых, ребята видели, что я не отсиживаюсь в тепле, а хоть и нерегулярно, но тружусь рядом с ними. Во-вторых, я на всю жизнь за эти месяцы научился владеть топором. Мне это очень пригодилось, когда в 1959 году я работал в Северной Якутии на электроразведке — мы искали алмазы. Чтобы оконтурить трубки и дайки — кимберлитовые тела, которые могли содержать алмазы, — нам приходилось вырубать километры просек. Этого требовала технология разведки.

И на сию пору топор остался любимым моим инструментом, с которым соперничать может только лопата...

А в Алзамай я ходил отнюдь не на прогулки. Я был теперь кем-то вроде представителя батальона при леспромхозе. В конторе леспромхоза я вместе с нашим мастером составлял документы, фиксирующие выработку батальона. Учитывать ее было гораздо проще, чем на строительстве нашего городка. Там были десятки разнообразных работ, а здесь — объем заготовленной древесины, и все. После того как очищенные от сучьев стволы — хлысты — делили на равной длины кряжи — раскряжевывали, трелевочные трактора оттаскивали их на специальную расчищенную тут же в тайге около дороги площадку и грузили на лесовозы. Но перед этим кряжи укладывали в аккуратные штабеля, и мастер в своих шикарных лисьих рукавицах замерял объем каждого штабеля. Единственным его инструментом был складной деревянный метр.

Никакой специальной техники, разумеется, не было, и кряжи на лесовозы закатывали вручную, по уложенным наклонно от земли до края платформы лесовоза средней толщины бревнам, используя в качестве рычагов ваги — короткие крепкие шесты. Это была, пожалуй, самая неприятная работа. Сорвавшийся кряж мог снести и раздавить человека. Но Бог миловал.

Мне несколько раз приходилось — по собственной инициативе — участвовать в этой процедуре. Помню это малоприятное ощущение опасности.

На 77-м разъезде нам приходилось разгружать платформы с лесом. Это тоже требовало постоянной настороженности, но было куда проще, чем погрузка на лесовозы.

Конечно, профессионалы-лесозаготовители могут презрительно усмехнуться, если им попадется этот текст. Но мы-то не были профессионалами. Из всего батальона только несколько человек раньше на гражданке работали на лесоповале. В частности, Ванеев, убийца, амнистированный в 1953 году. Он, кстати, именно на лесоповале и убил своего напарника. Подробности, о которых он весело рассказывал, довольно жуткие, — опущу. Парень был как парень. С плоским розовым затылком, переходящим в такую же розовую толстую шею. Похож был на большого поросенка.

С тех пор как началась работа, наш батальон перешел на автономное питание. Причем обедали мы в тайге. Трактора притаскивали в каждую роту походную кухню с горячей едой. Я почему-то особенно запомнил раскаленно-горячие борщи, которые повар разливал в алюминиевые миски. Это пиршество на морозе доставляло особое удовольствие. И вообще кормить нас стали лучше — отдельная кухня этому весьма способствовала.

Надо сказать, что наши офицеры, включая майоров Изралиева и Мурзинцева, большую часть рабочего времени проводили в тайге с личным составом. Разумеется, для порядка хватило бы ротных и взводных, но начштаба и замполит считали своим долгом разделить с солдатами все особенности пребывания в тайге при любом морозе.

Ни единого слова о своем участии в реальной работе я, разумеется, домой не писал.

Из того же письма: «Через день хожу в Это за

9 км. Там строгие патрули, и ходить туда приходится в сапогах и в шинели».

Об алзамайском патруле я потом написал рассказ «Володя», один из четырех моих армейских рассказов. А оговорка о сапогах и шинели имела серьезный смысл — топать 9 км по тайге даже в «легкий» тридцатиградусный мороз в сапогах, а не в валенках было некоторым испытанием. Шинель тоже согревала относительно. Надо было очень быстро двигаться.

«У меня есть удостоверение, в котором сказано, что

предъявитель сего такой-то имеет право свободного хождения по городу Алзамай. Благодаря этому удостоверению имею возможность ходить туда в любое время. Возможность, которой, кроме нас с Рыбиным, никто не имеет. Мы там обедали пару раз вполне прилично. Кстати, есть здесь междугородний переговорный пункт, и как только получу получку, а платят мне теперь как ефрейтору уйму денег—40 рублей, сразу позвоню вам. Минута стоит всего 3 р. 70 коп. Ждите».

Надо сказать, что эти без малого полгода в Алзамае были лучшим временем моей службы. Впервые я располагал достаточно высокой степенью свободы. Конечно, вышеозначенное удостоверение было выдано мне вполне прагматически — поскольку в любой день меня могли вызвать в леспромхоз для оформления документов или решения каких-либо рабочих проблем. Но в отличие от Ванинского порта и тем более монгольской степи мы впервые оказались вблизи, пусть и такого небольшого, как Алзамай, города. И постепенно этот условный город стал мне нравиться. Можно было в воскресенье сходить в кино, в клуб на танцы, оказаться среди нормальных людей, одетых в скромную, но гражданскую одежду, можно было полюбоваться на румяных сибирских девушек и даже с ними познакомиться... Впрочем, о девушках разговор еще впереди.

А вокруг был лес — настоящий могучий лес, напоминавший вековые ели и сосны Михайловского бора. А лес я с детства любил больше всего.

Правда, для того чтобы испытать все эти удовольствия, надо было проделать 18 км по морозной тайге. Ну и что?

Из того же письма: «Организуется у нас художественная самодеятельность. Я, разумеется, активный участник. Участвуют и дамы, несколько девиц из Алзамая. Дамочки, между прочим, еще те. Вообще, чем дальше на восток, тем нравы проще. Азия».

Ума не приложу — почему я так писал об этих девушках. Лихость одолела. На самом деле они были очень разные. В том числе славные и скромные.