Книга Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

— Ну, хорошо, — сказал он, хотя и не хотел опасности такой сына любимого подвергать своего, самого любимого из всех троих, но понимал, что в этом надежда наградить Гу Анга потом свободой и, может, деньгами и местом слуги еще. А иных идей на тот счет не имел, — Я дам тебе еще семь книг. И, может, так и не поймут, что идешь ты, желая укрыть текст ученика Конфуция. Ты будешь врать, что просто с посылкою идешь. Я письмо тебе напишу. А адрес на бумаги листе мы водою размоем. И письмо под моим. Будто в реку случайно упал, но быстро вплыл. И книги…

— Но стоит ли книги?.. — юноша робко подал голос, — Книги священны! — он виновато потупился, со взглядом столкнувшись его, — Тем более, вы так дорожите книгами, мой господин!

Улыбнулся вдруг Хон Гун. Старший сын его читать и писать не умел совсем, но почтительность к книгам и к знанию перешла и к нему. В отличие от некоторых. Ругали Конфуция чиновники и студенты, ругала знать и переписчики, желая понравиться императору. Ругал его и Ен Ниан. Самого великого Мудреца и Учителя! Но Гу Анг мудрецов и знания уважал. Красивый сын у Хон Гуна вырос! Очень красивый. Жаль, что и не скажешь: мой. Но, признайся тогда Хон Гун, так, может, Гу Анг до дня сегодняшнего и не дожил!

И, сверток получив простой, массивный, а под ним — сверток из драгоценных шелковых тканей, покинул ночью Гу Анг усадьбу. А куда ушел — никто не знал. Разве что господин объявил поутру, слугам и стражникам своим, поднятым разгневанным Ен Нианом на поиски Гу Анга, что сам кое-что тому поручил.

— А, может, просто вы пытаетесь спрятать этого мерзкого вора? — наследник его проворчал, продолжая сжимать меч.

Он хорошо владел мечом. Что было единственным его украшением.

Точнее, лицо его было прилично еще, хотя и не слишком. Тело крепким. Но кто в здравом уме в столице хотел бы, чтоб избалованный ветреник и, хуже всего, сын непочтительный Хон Гуна вошел бы в их семью?! Да люди, дочери и, матери особенно, даже простые наложницы, богов лишь молили, чтоб зять такой обошел жилища их семьи! Хотя по знатности и по богатству, по статусу сына старшего своей семьи он был один из лучших десяти женихов.

— Я правда кое-то поручил ему, — с улыбкою сказал отец, да слуг поманил к себе.

Сын мрачно за ними подошел, встал, чтобы не коснуться случайно их: он брезговал.

— То дело важное. И лучше, чтобы слухи о том за стены поместья не шли, — нахмурился мрачно Хон Гун, — Ежели узнаю, что кто болтал — заживо сварю, — на сына старшего посмотрел, — Даже если это будешь ты.

И в ужасе отступил назад его сын, смотря на отца глазами расширенными. Он помнил, что даже Кэ У не пощадил его отец. Он даже пьяным не говорил потом никому, что Гу Анг ночью покинул поместье, сжимая какой-то свиток.

— Но… — опомнился он, когда уже слуги и воины разошлись, насупившись, молчаливые, верные вольно или от ужаса, — Почему не мне?.. Почему не мне, мой господин?!

— То опасное дело, — ступил к нему Хон Гун, — К тому же, экзамены сдавать тебе. Ты должен чиновником стать, чтобы не опустить честь семьи. Я так хочу, — да ушел, гордо подняв голову, с ровной красивою широкою спиной.

Сын постоял, взглядом отца провожая. Да сплюнул. На куст пионов цветущих от третьей его жены. У той, робко вышедшей в сад прогуляться, на глазах. И женщина молодая не решилась супругу рассказать о том. И служанкам своим запретила болтать о том. Забыла об унижении. Будто бы. Ведь шрамы на сердце хоть и не видны, но не проходят. Проклятия тоже не всегда видны от усталой души человека, но тоже как шрамы не сходят.

Но Ен Ниан раздосадован страшно был. Недели две успокоиться не мог. Опасное приключение и дело важное — о чем еще мечтать ему? Не о мерзких же книгах! И, как обычно, утешаться пошел в бордель.

У всех сыновья учились, а он… Ну, почти все. В борделях, особенно, лучших, всегда хватало молодых веселых господ. Да драк хватало. Да искуснейших и новых красавиц, со всей страны. Там женщину любую найти себе мог Ен Ниан. Кроме любимой. Да он и не искал любви. О женском коварстве от матери наслушавшись: та не хотела, чтоб девку безродную он в жены притащил или даже в наложницы. А вне дома стен пусть творит все. Хочет — ласкает, хочет — бьет. Ей дела нету до них.

Отец в тоске спрятался, глаза пряча от стыда. В комнате Кэ У. И с нею играл в го часами бесчисленными, без еды почти и без сна. И дочь от покойной жены любезно его приняла. Сама на сладости почти не отвлекаясь. И даже не спала три дня. Потом отец уже, заботою ее ободренный, сам ее, за столом уснувшую, на постель ее отнес. И снова из комнаты вышел. Чтобы жить. Снова чтобы жить.

Хотя он в большей тоске думал с тех дней об Кэ У. Он понял совсем, что сердце у ней доброе. Но кому нужна дочь из богатой семьи с ужасным таким лицом? Если и приданного много, подарков много даст — разве кто возьмет?.. А если и возьмут, и передумают? Вот унижение ей, вот разочарование сердцу ее хрупкому будет! Или слуги начнут язвить о ней? А муж молодой, ветреник какой-нибудь, жену себе заведет и новую, и третью, красивых. А ежели второю женою отдать — то не избежит бедняшка издевательств от старшей жены. С ее-то лицом!

* * *

Семь лет прошло. Три раза пытался экзамен сдавать молодой господин. И ни разу события торжественного после объявления результатов не произошло.

Хотя младший сын, мальчик еще, на брата старшего насмотревшись, да на страдания отца — хотя и скрывал тот их за улыбкой грустной усердно — сам стал заниматься решительно. И ночью при свете луны. И при свете снега зимой. И при свете светлячков. Года два любовался отец на него, хотя и просил иногда отдохнуть, здоровье поберечь.

Два года усердно учился младший господин. И неожиданно слег. Бледный, усталый страшно он был. Еще и лекари не решались правду говорить, еще хватались за лекарства как будто уверенно, то и то норовили попробовать, но понял отец: совсем.

Он ночью последней, как будто чувствовал, с матерью просидел на постели его. Сжимала несчастная женщина молодая руку сына правую. А отец — крепко держал левую. И смотрели, губы кусая, да слезы глотая, как угасает единственный их сын. Двух девочек, близняшек, жена потеряла в родах.

Очнулся вдруг мальчик при свете светильников и свечей. Он тихо спросил, глядя на оживившегося отца, бессонницею измученного и исхудавшего, но, впрочем, не так страшно как сын:

— Отец… могу я кое-что спросить у вас?..

— Проси что хочешь! — пылко ответил тот, садясь еще ближе у него.

— Я только хотел спросить… — мальчик смущенно взгляд опустил.

— Да говори же! — взмолился отец, он страшно хотел хотя бы просьбу исполнить последнюю его, он учуял, что просьба та будет последней.

— Всего лишь хотел спросить… — сын робко взгляд поднял на него, — А правда, что раб тот молодой… Гу Анг… он тоже ваш сын?.. — и глаза смущенно опустил, — Я просто видел иногда, как ласково смотрели вы на него.

— Он достойный юноша, — вздохнул Хон Гун и вдруг вдохнул сердито, — Не то, то некоторые!