Книга Московские дневники. Кто мы и откуда… - Криста Вольф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И меж тем как я пробуждаю все это в памяти и перед моим внутренним взором проходит вереница картин, я нашла и документ, который искала, конечно же в чемодане с копиями наших досье из Штази, который открываю редко и неохотно. Это единственный документ на русском языке, справка НКВД немецким коллегам, где аккуратно описан визит некого молодого человека в нашу квартиру. Он втерся к вам в доверие […], назвав по телефону имя Ефима, после чего, разумеется, был приглашен, а потом рассказал вам, что он, изучавший в Ленинграде естественные науки — вероятно, по совместительству он делал и это, — случайно встретил Ефима в букинистическом магазине — о эти русские случайности! — где тот хотел продать книги, поскольку вынужден уехать из страны: так он доверительно сообщил ему в ходе непродолжительного разговора. И Ефим поручил ему спросить у вас, может ли он, находясь на Западе, по-прежнему поддерживать с вами контакт или для вас это слишком опасно, и вы, неисправимо доверчивые, заверили, что хотите сохранить связь с Ефимом, и предложили ему помощь. Так в досье написано по-русски и в немецком переводе, снабженном русскими печатями. С Ефимом вы встречались снова и снова, на улице в лондонском Блумсбери, в западногерманском городе, где участвовали в одном конгрессе, в Потсдаме, уже после воссоединения, где он в конце концов поселился, на террасе его мансарды, за русским обедом. Он сыпал русскими и еврейскими анекдотами, вы много смеялись, но ему все время хотелось поговорить и о самых серьезных вопросах, его терзала тревога о будущем, он пытался избавиться от нее, без устали разъезжая по свету, читая лекции, преподавая. Сердце у него было нездоровое. Где-нибудь в пути он упадет, думали вы. А потом он умер, там, где никак не ожидал, — в Потсдаме.
Из книги «Город Ангелов, или The Overcoat of Dr. Freud»
«Справка» КГБ о пребывании Кристы Вольф в Комарове, из актов госбезопасности о Вольф
Немецкий перевод «справки» КГБ
Это была единственная поездка, в которой участвовали наши дочери Аннетта и Катрин, — отпуск в доме отдыха Союза писателей в Комарове. Мы без сопровождения поехали поездом из Москвы в Ленинград (ныне Санкт-Петербург), и дочерей весьма шокировало, когда в вокзальном туалете, где не было отдельных кабинок, им пришлось просто сидеть рядом, у всех на виду. Катрин носила очень коротенькие юбочки или шорты и вызывала на улице сенсацию, так что ей пришлось переодеться.
Записи Кристы об этой поездке очень лаконичны, возможно, еще и потому, что ей не хотелось ничего записывать о встрече с Ефимом Эткиндом и его семьей, состоявшейся во время отпуска; очевидно, русская госбезопасность не заметила нашей отлучки, поскольку визит к Эткинду в «справке» КГБ не упомянут. Об этой встрече Криста Вольф пишет в «Городе Ангелов, или The Overcoat of Dr. Freud».
Дом отдыха писателей в Комарове располагался в роще неподалеку от берега Балтийского моря. Кормили нас там обильно, уже на завтрак любимая гречневая каша со сметаной и жареным мясом. О пребывании в доме отдыха, где мы подружились с еврейской парой — муж сидел в лагере, — свидетельствуют лишь фотографии, а также экскурсии к достопримечательностям, в музеи, дворцы и памятные места революции 1917 года в Ленинграде; до города можно было добраться довольно быстро.
В Комарове мы посетили могилу Анны Ахматовой. Она скончалась в 1966 году в Домодедове под Москвой, но похоронили ее там, где Союз писателей в конце 1950-х годов предоставил ей дачу: вблизи от ее выбранной родины, Ленинграда. Если со Львом Копелевым и Иосифом Бродским Анна Ахматова состояла в переписке, то Ефим Эткинд, тоже знавший ее лично, издавал ее стихи. Незабываемым стало для нас посещение квартиры филолога, лингвиста и литературоведа Владимира Адмони (1909–1993). Он был близким другом Ахматовой и рассказывал нам о ее жизни и судьбе, о гонениях и исключении из Союза советских писателей.
Через год после этой поездки вышло мое «Описание комнаты. 15 глав о Йоханнесе Бобровском», в связи с чем Лев Копелев написал мне письмо. Его рецензия на «Описание» была напечатана сначала в журнале «Дружба» (Целиноград, Казахстан, 3 марта 1973 г.), а позднее в «Вопросах литературы» (5/1973).
Посещение Петергофа под Ленинградом (Санкт-Петербургом)
Надгробие Анны Ахматовой
Криста Вольф с Катрин (слева) и Аннеттой
Герхард Вольф с дочерьми
12 декабря 1971 г.
Дорогой Герхард!
От всей души благодарю за твою книгу, сегодня прочитал ее второй раз (за одну неделю) и хочу написать рецензию. Не знаю пока, для какой газеты или журнала и насколько она будет подробной, популярной или «элитарной», но напишу непременно. Потому что книга произвела на меня такое впечатление, какого давно уже ничто подобное не производило… Поэтично о поэзии! И одновременно выходя далеко за пределы чисто литературных или эстетических проблем, именно так, как ты трактуешь одушевление языка: оставаясь в конкретном образном мире, «устремляться далеко за пределы субъективной интуиции… создавать новые представления» (с. 157). Твою книгу я теперь буду везде рекомендовать как превосходный пример проникновения «в страну поэта», которое одновременно само становится поэзией. «Описание комнаты» становится критической данью судьбе поэта, поэтическим рассказом об одном — но каком! — характере и, вытекая из этого «субъективного вдохновения», из всех этих осязаемых, конкретных вещей, из совершенно конкретно ограниченного помещения — одна комната! — переходит в многоуровневые философско-художественные обобщения… Прости, пожалуйста, невнятный лепет, но, надеюсь, ты все-таки сумеешь извлечь из него смысл (поскольку у меня теперь есть и немецкая машинка, тебе будет легче)… Твоя книга имеет для меня огромное значение… Йоханнеса Бобровского я и раньше ценил очень высоко, но с каждым годом его творчество впечатляет меня все больше, все сильнее… Сравнимо с тем, что я впервые осознанно пережил при виде двух церквей: прекрасная, благородно простая старинная церковь Покрова на Нерли (под Владимиром) и «Дивная» церковь в Угличе издали кажутся намного больше (выше, мощнее), нежели вблизи, — чем больше от них удаляешься, тем сильнее воздействие. Не знаю, что говорят архитекторы, но я невольно вспомнил об этом, размышляя об иных посмертных поэтических судьбах — ведь хватает авторов, некогда знаменитых, восхваляемых и бурно обсуждаемых, в некрологах им сулили вечную славу и искренне стремились реализовать эти обещания в мраморе, бронзе и солидных юбилейных изданиях, однако, несмотря ни на что, позднее они существуют только для историков литературы. В противоположность Гёльдерлину, Клейсту, Траклю, Кафке, Хорвату и даже Брехту, который сейчас, через 15 лет после смерти, предстает миру несравнимо большим, нежели при жизни. Твоя книга однозначно доказывает мне то, что прежде иной раз отметали как мое субъективное преувеличение или подвергали сомнению, а именно что Бобровский — одно из величайших и благороднейших явлений в немецкой и мировой литературе. Ты рассказал мне о нем так много нового, раскрыл такие новые связи, что, закончив большую работу «Гёте и театр», я очень хочу сесть за монографию о Бобровском. Что с такой магнетической силой притягивает меня в его поэзии, в его образном, певучем, звучном, ритмически завораживающем языке, я сегодня точно определить не могу — и не знаю, сумею ли вообще. (Но непременно попытаюсь.) Зато я совершенно точно знаю, что как раз сейчас особенно мило и дорого мне в его натуре — натуре человеческой и духовно-поэтической. Его сугубо личная, исконная связь с восточнопрусской родиной («patria chica»[24], как говорят в Испании, Анна Зегерс когда-то превосходно объяснила мне это понятие) — его глубокая укорененность в этой конкретно местной традиции, которая одновременно является одной из самых живучих в немецкой культуре Нового времени, — столь же естественно и конкретно соединилась с литовскими, русскими, польскими, еврейскими, европейскими и азиатскими духовно-художественными, мифологическими, музыкальными, этическими и проч. традициями. Это не порожденная его фантазией романтико-утопическая идиллия, а безыскусная, суровая, даже трагическая реальность, поэтически воплощенная и осознанная поэтом — христианином и альтруистом — во всех ее противоречиях, в том числе и как язык… «на бесконечном пути к дому соседа». Это делает его, эстетически чрезвычайно своеобычного, а экзистенциально порой эзотерического немецкого поэта, особенно актуальным и значимым для всего мира в эпоху национализмов и шовинизмов всех толков, которые так опасно растут и зреют повсюду на нашей планете, от Ирландии до Бенгалии, от Канады до Южной Африки.
