Книга Частная жизнь русской женщины XVIII века - Наталья Пушкарева

Гувернанток, обучавших юных дворянок языкам, специально выписывали из крупных европейских, а за их отсутствием — из западнороссийских городов. Например, для Л. Н. Энгельгардт, по воспоминаниям ее брата, была выписана «из Вильны madame Leneveu за 500 рублей». Ровесница девятнадцатого века А. П. Керн воспитывалась вместе с сестрами гувернанткой, выписанной из Англии и воспитавшей до того «двух лордов». Эта дама обучала девочек одновременно и своему родному английскому, и французскому языкам, «уча петь французские романсы». «Все предметы, — признавалась впоследствии А. П. Керн, — мы учили, разумеется, на французском языке и русскому языку учились только 6 недель во время вакаций, на которые приезжал из Москвы студент Мариинский…»[419]

Владение русским языком, знание русской грамматики почитались на рубеже XVIII–XIX вв. вовсе не обязательными, о чем с удивлением и осуждением вспоминали женщины, писавшие свои мемуары позже, в середине XIX в.: «Бабушка моя безукоризненно говорила по-французски… но русскому их не сочли нужным выучить, и вот на этой-то почве полнейшего и постыдного незнания отечественной истории, религии и языка и зиждется причина перехода (некоторых из современниц бабушки. — Н. П.) в католичество».[420]

Письма знатных женщин конца XVIII — начала XIX в. — если они были написаны не по-французски — поражают обилием грамматических ошибок, не говоря уже о полном отсутствии синтаксиса и пунктуации.[421] Однако наиболее просвещенные женщины XVIII столетия — подобно Е. Р. Дашковой или воспитывавшейся вместе с нею дочерью М. И. Воронцова, ставшей в замужестве графиней Строгановой, — «изъявляли желание брать уроки русского языка» и впоследствии неплохо им владели. Любопытно, что порой возникали курьезные ситуации: невестка, воспитанная в «культурном контексте» второй половины XVIII в., «довольно плохо говорила по-русски», а свекровь, получавшая образование несколькими десятилетиями ранее (или не получившая никакого), иностранными языками не владела. Еще чаще такие коллизии возникали между поколениями в семьях, где бабушки, не получившие языкового образования, были склонны нетерпимо «порицать все иностранное».[422] Лишь в 1812 г. во всех женских институтах и пансионах было вменено в обязанность преподавание русского языка.[423]

Между тем родители юных барышень прекрасно понимали, что от уровня начального образования, полученного в семье, зависит судьба их чад. Многие матери, «не получив сами достойного образования, старались всеми силами дать его своим дочерям», — вспоминала М. С. Николева.[424] Е. Р. Дашкова, по ее словам, «испытывала всевозможные лишения», но они были ей «безразличны, ибо желание дать сыну самое лучшее образование» поглощало ее «целиком». Ее старшая современница — мать Н. Б. Шереметевой (Долгорукой) — «старалась о воспитании (дочери. — Н. П.), чтобы ничего не упустить в науках и все возможности употребляла…».[425]

Наиболее дальновидные матери-дворянки желали найти дочкам самых лучших и образованных воспитателей. «Я великолепно сознавала, что у нас нечасто можно встретить людей, способных учить детей, к тому же лесть слуг и баловство родственников помешали бы такому воспитанию, к которому я стремилась», — так обосновывала необходимость собственного контроля за воспитанием и обучением детей Е. Р. Дашкова.[426]

Иногда такие усилия оправдывались. Так, гувернантками при будущей хозяйке известного литературного салона в Петербурге А. П. Елагиной были «эмигрантки из Франции времен революции, женщины, получившие по-тогдашнему большое образование… отличавшиеся аристократическим складом и характером». Это обстоятельство имело впоследствии, по словам современника А. П. Елагиной, историка К. Д. Кавелина, «большое влияние на [ее] умственный и нравственный строй, придав ей французскую аристократическую складку, общую всем лучшим людям той эпохи». Родители девушек из купеческого сословия начала XIX в. также стремились давать дочерям «приличное» образование, учить их иностранным языкам. Однако подобные устремления вступали подчас в противоречие с бытовым укладом. Побеждала в таких случаях, как правило (хотя и не всегда), традиция. Рассказывая о своих старших родственниках, Е. А. Сабанеева вспоминала, что «прадед не допускал мысли [, чтобы] русские дворянки, его дочери, обучались иностранным языкам». В начале XIX в. в семье купцов Полиловых дед попросту запретил изучение французского языка под предлогом того, что «негоже, чтобы дочь знала язык, которого не понимает ея отец».[427]

В дворянских же семьях детей обучали хотя бы навыкам бытовой беседы на французском и немецком. Знание английского свидетельствовало о более высоком, чем средний, уровне образования. Даже знаменитая Е. Р. Дашкова, ставшая в молодости полиглотом и получившая, по ее же словам, «прекрасное образование», знала в отрочестве французский, немецкий, итальянский и латынь; английский был выучен позднее.[428]

Не только в столице и не только в среде аристократии девушкам давали столь хорошее образование. Даже в провинции в конце XVIII — начале XIX в. встречались весьма образованные юные дворянки. Пятнадцатилетняя Наталья Сергеевна Левашова, жившая в то время в Уфе, по словам ее учителя, Г. С. Винского, «через два года понимала столько французский язык, что труднейших авторов, каковы Гельвеций, Мерсье, Руссо, Мабли, переводила без словаря, писала письма со всей исправностию правописания; историю древнюю и новую, географию и мифологию знала также достаточно». В той же Уфе несколькими десятилетиями позже «у одного предоброго француза Вильме» обучалась С. Н. Зубина, которой впоследствии «пленялись все по-тогдашнему образованные и умные люди, ученые и путешественники». Неплохо образованными были дочери П. А. Осиповой-Вульф (соседки А. С. Пушкина по его псковскому имению): все они, равно как и обучавшаяся вместе с ее родными дочерьми А. П. Керн, прекрасно владели французским и английским языками.[429] Можно отметить, таким образом, что цели и качество обучения девушек в семьях российского дворянства и купечества зависели не только от состоятельности родственников, не только от учителей, но и от духовной жизни в семье (особенно — от устремлений матери).