Книга Мы в порядке - Нина Лакур

Вероятно, какие-то номера здесь снимали и обычные люди, у которых была просто черная полоса в жизни, но в моем крыле жили сломленные, и среди них я чувствовала себя своей.

Было уже поздно, а я за целый день так ничего и не съела. Удивительно, что я вообще испытывала голод, — но в животе урчало, поэтому я вышла в закусочную напротив. Я села за столик, как велела табличка при входе, и заказала тосты с сыром, картошку фри и шоколадный коктейль, опасаясь, что ничто не сможет заполнить пустоту внутри.

Обратно я возвращалась в кромешной тьме. Я спросила у служащей мотеля, найдется ли у них зубная щетка. Она ответила, что ее можно купить в аптеке через дорогу, но потом протянула забытый кем-то новый дорожный набор, все еще упакованный в пленку. В нем оказались маленькая щеточка и крохотный тюбик с пастой. Я прошла мимо соседа — он по-прежнему смотрел в окно.

Пока я умывалась, мне показалось, будто я слышу, как Дедуля напевает песенку, но когда выключила кран, все было тихо.

Потом я вышла из номера и постучала в соседнюю дверь.

Открыл мужчина, смотревший в окно.

У него были впалые щеки и воспаленные глаза. Раньше я старалась держаться от таких типов подальше.

— Я хочу вас кое о чем попросить, — сказала я. — Если вдруг увидите у моей двери пожилого мужчину, вы могли бы постучать мне в стену?

— Конечно, — ответил он.

И я уснула, зная, что он следит.

Три ночи спустя я услышала стук у себя над ухом. Интересно, он придет ко мне в крови или уже призраком?..

Снаружи было тихо. Никого. Мой сосед пялился в экран телевизора. Я знала, что он уже долго не двигался с места. Это не он стучал. Может, крыса где-то в стенах. Может, кто-то сверху. Может, просто показалось. А может, он все-таки решил явиться ко мне после смерти.

Я слышала его пение каждый раз, когда включала кран, поэтому перестала подходить к раковине.

До переезда в общежитие оставалось шесть дней. Я купила в аптеке пятилитровую канистру с водой для питья и чистки зубов. Купила антисептик для рук. Купила пачку белых футболок и упаковку белого белья. Купила детскую присыпку для своих засаленных волос.

Я заказывала гороховый суп.

Омлет.

Кофе.

Расплачивалась банковской картой.

Оставляла на чай восемнадцать процентов.

Говорила: «Спасибо».

Мне говорили: «До вечера».

«Увидимся утром».

«Блюдо дня — вишневый пирог».

Я говорила: «Спасибо».

Говорила: «До скорого».

Смотрела направо, потом налево.

Переходила улицу.

Включала телевизор. «Судья Джуди». Закадровый смех. Always, Dove, «Мистер Пропер».

Откидывала одеяло, не обращая внимания на пятна; заползала под него, как крыса в стену; ворочалась, чтобы устроиться поудобнее; заставляла себя лежать смирно; заставляла закрыть глаза.

— Все в порядке, — говорила я себе.

И шептала:

— Тс-с-с.

Глава двадцать третья

— Поехали со мной, — говорит Мейбл.

Я уже закончила свой рассказ. Мы сидим на полу друг против друга, прислонившись спинами к кроватям. Я должна испытывать облегчение, потому что впервые все рассказала, но не испытываю. Пока. Может, утром все изменится.

— Обещаю, что прошу в последний раз. Поехали всего на несколько дней.

Если бы он не врал.

Если бы Голубка была пожилой дамой с красивым почерком.

Если бы он хранил в чулане только пальто, сознавал, что у него почернели легкие, и без подозрений пил виски.

Если бы я могла перестать представлять сцену прощания в больнице: накрахмаленные простыни, его руки, сжимающие мои. И он говорит что-нибудь вроде: «Встретимся на том берегу, Моряк». Или: «Я люблю тебя, милая». И медсестра касается моего плеча и сообщает, что все кончено, хотя я и так это вижу по неподвижной умиротворенности его тела. «Можешь не торопиться», — шепчет она, и мы остаемся наедине, он и я, пока не наступает ночь и я не нахожу в себе силы выйти из палаты.

— Как я могу тебя здесь оставить? — спрашивает Мейбл.

— Прости. Я поеду с тобой. Однажды. Но завтра — никак не могу.

Она теребит потрепанный край ковра.

— Мейбл.

Она не смотрит на меня.

Вокруг тишина. Я бы предложила куда-нибудь сходить или хотя бы просто прогуляться, но мы обе боимся холода. Луна идеально вписана в раму окна — белый полумесяц на черном фоне, и небо такое ясное, что я понимаю: снег прекратился.

— Зря я только звонила и писала сообщения, — говорит Мейбл. — Надо было сразу к тебе прилететь.

— Все в порядке.

— Мне кажется, он давно болел — он был такой тощий.

— Ага.

Ее глаза наполняются слезами, и она смотрит в окно.

Интересно, видит ли она то же, что и я. Ощущает ли это спокойствие.

«Мейбл, — хочу сказать я, — у нас осталось так мало времени. Мейбл. Вот я, вот ты. Снегопад закончился. Давай просто посидим».

* * *

Чуть позже мы стоим у раковин в ванной. Мы выглядим усталыми и какими-то другими. Я с минуту пытаюсь подобрать правильное слово — и наконец нахожу его.

Мы выглядим молодыми.

Мейбл выдавливает пасту на щетку. Протягивает мне тюбик.

Она не говорит: «Возьми». Я не говорю: «Спасибо».

Я чищу зубы круговыми движениями — по правилам гигиены, а Мейбл усердно водит щеткой вперед-назад. Я смотрю на свое отражение и тщательно чищу каждый зуб.

Раньше, когда мы вот так стояли в ванной дома у Мейбл, мы всегда болтали. У нас был миллион тем для разговора, требующих немедленного обсуждения, поэтому мы без конца перебивали друг друга и спустя время подбирали обрывки прежних разговоров, чтобы вернуться к ним снова.

Что бы подумали мы прежние, увидев нас теперешних?

Наши тела не изменились, но Мейбл поникла, словно под тяжестью последних дней, а я стояла, устало навалившись бедром на раковину. У Мейбл под глазами мешки, у меня — синяки. Но хуже всего — наше обоюдное отчуждение.

Я не отвечала на миллион ее сообщений, потому что знала: в любом случае все закончится именно так. Случившееся разрушило наши отношения, хотя вовсе их не касалось. И я уверена, что, когда Мейбл вернется в Лос-Анджелес к Джейкобу и своим новым друзьям, когда она будет сидеть на лекциях или кататься на колесе обозрения в Санта-Монике, когда будет обедать в одиночестве перед открытым учебником — она будет той же, что и всегда: бесстрашной, веселой и цельной. Она будет собой, а мне только предстоит узнать, кто я теперь.