Книга Политики природы. Как привить наукам демократию - Брюно Латур

Перейдем по другую сторону границы: понятие «ценности» также не лишено недостатков. Его слабость заключается прежде всего в зависимости от предварительного определения «фактов», необходимого, чтобы очертить ее территорию. Ценности всегда появляются слишком поздно, когда их ставят, если можно так выразиться, перед свершившимся фактом. Если для приближения того, что должно быть, ценности требуют отбросить то, что есть, им всегда можно возразить, что упрямство фактов не позволяет ничего изменить: «Факты налицо, хотите вы этого или нет». Невозможно установить границы второй области до стабилизации первой: области фактов, очевидностей, неоспоримых данных Науки. После этого, и только после этого, ценности смогут обозначить свои приоритеты и пожелания. Как только клонирование овец или мышей становится фактом, можно, к примеру, поставить «серьезный этический вопрос», должны ли мы клонировать млекопитающих, включая людей. Формулируя подобным образом историю составления этих чертежей, мы хорошо понимаем, что ценности колеблются вместе с изменением фактов. Поэтому нет знака равенства между тем, кто может определить неумолимую и бесспорную реальность или то, что действительно «есть» (общий мир), и тем, кто наперекор стихиям отстаивает неумолимую и бесспорную необходимость того, что должно быть (общее благо).

Если они оставят эту уязвимую позицию, которая обязывает их всегда находиться по ту сторону изменчивой границы фактов, ценности не смогут утвердиться в свой собственной сфере и выстроить иерархию существ или расставить их в порядке важности. В таком случае им придется выносить суждение в отсутствие фактов, не используя весь тот богатый материал, благодаря которому факты определяются, получают устойчивость и становятся предметом суждений. Скромность говорящих «только о фактах» не доступна тем, кто должен судить о ценностях. Наблюдая, с каким смирением ученые определяют «всего лишь реальность, состоящую из фактов, не претендуя судить о том, что желательно с нравственной точки зрения», моралисты полагают, что им остается самая важная, самая трудная и благородная часть работы. Они принимают за чистую монету все эти личины скромного помощника кочегара, ревнивого служителя, беспристрастного инженера, которые надевают те, кто ограничивается фактами и оставляет им почетную роль учителей и распорядителей. «Наука предлагает, мораль располагает», – говорят хором, надувая щеки, моралисты и ученые, одни из ложной скромности, другие – от ничем не обоснованной гордыни. Однако, ограничиваясь фактами, ученые оставляют по свою сторону границы различные формы, которые может принимать мир и которые как раз позволяют составить о них мнение и судить одновременно о необходимости и возможности, о том, что есть, и о том, что должно быть. Что же тогда остается моралистам? Апелляция к универсальным и всеобщим ценностям, поиску основ, этическим принципам, соблюдению процедур и прочим веским доводам, не влияющим напрямую на конкретные факты, которые продолжают подчиняться тем, кто говорит «только» о них (98).

Пленники Пещеры по-прежнему могут судить только о том, что «говорят». Принимая дихотомию факт/ценность, моралисты согласны искать источник своей легитимности вне фактов, в совсем другой области, а именно в универсальных или формальных основаниях этики. Соглашаясь на это, они рискуют лишиться доступа ко всякой «объективной морали», тогда как нам как раз нужно связать вопрос общего мира с вопросом общего блага. Как мы можем распределить пропозиции в порядке важности, что и является назначением всякой ценности, если мы не способны понять интимные привычки• всех этих пропозиций? Не забудем прописать в перечне обязательств концепт, который заменит ценность, функцию, позволяющую моралистам вникнуть в нюансы споров о природных состояниях, вместо того чтобы отдаляться от них в процессе поиска оснований.

Эта осведомленность будет тем более полезной, что в настоящий момент нам достаточно определить что-то вроде фактического положения дел, чтобы потом к этому не возвращаться при условии, что данное определение относится к сфере реального. Поэтому у нас всегда будет сильное искушение включить в состав фактического мира одну из ценностей, которую мы намерены поощрять. Постепенно, в результате этих манипуляций, реальность как она есть окажется насыщенной тем, что мы хотели бы в ней увидеть. Общий мир и общее благо оказываются незаметно совмещены, официально оставаясь разделенными (не пользуюсь при этом преимуществами общих организаций, которые мы намереваемся открыть). Этот парадокс больше не должен нас удивлять: и так не особо полезное для решения нашего вопроса, различие между фактами и ценностями станет еще менее понятным, если у него не будет возможности отделить то, что есть, от того, что должно быть. Чем больше мы разделяем факты и ценности, тем скорее мы получаем непригодный для жизни общий мир, то, что можно было бы назвать какосмосом [kakosmos]. Поэтому концепт, заменивший понятие «ценности», должен предусматривать механизм контроля, позволяющего пресечь мелкое жульничество, с помощью которого понятие возможного смешивается с понятием желательного. Не забудем же занести это четвертое требование в наш перечень обязательств.

Постепенно изучая территорию по обе стороны границы, проведенной при помощи столь высоко чтимого разделения на факты и ценности, мы начинаем понимать, что понятие факта не дает точного описания производства знаний (оно опускает как промежуточные этапы, так и формирование теорий), а понятие ценности не помогает нам лучше понять мораль (она начинает действовать, когда факты уже определены, и не находит ничего лучше, как взывать к принципам сколь универсальным, столь и бесполезным). Так стоит ли сохранять эту дихотомию вопреки всем недостаткам или отказаться от нее, рискуя навсегда лишиться преимуществ, которые нам предоставляет благоразумие? Чтобы принять разумное решение, необходимо понимать, что различие фактов и ценностей может принести несомненную пользу.

Именно как принцип разделения идеологии и Науки она все еще имеет достаточное влияние, и в этом как будто заключается ее основная добродетель. На самом же деле те, кто ищет в биологических, экономических, исторических и даже физических дисциплинах следы идеологических влияний, заставляющие усомниться в их приверженности фактам, больше всех эксплуатируют разделение факты/ценности, потому что нуждаются в нем, чтобы пресечь вышеупомянутое мелкое жульничество, при помощи которого аксиологическое предпочтение незаметно помещается среди природных фактов. Показать, например, что иммунология отравлена метафорами войны, нейробиология в значительной степени построена по принципу коммерческих организаций, а генетика использует детерминистскую идею, которую ни один архитектор не стал бы использовать для описания своего проекта (99), означает пресечь мошенничество, при помощи которого контрабандисты пытаются пронести сомнительные ценности под видом фактов. Точно так же, как разоблачать использование определенной политической партией популяционной генетики, писателями – фракталов и хаоса, философами – принципа квантовой неопределенности, промышленниками – железных законов экономики, означает пресечь контрабанду с другой стороны, когда именем Науки пытаются нелегально продвинуть некоторые утверждения, которые никто не решается сформулировать достаточно определенно, опасаясь шокового эффекта, но которые очевидно относятся к сфере предпочтений, то есть ценностей.