Книга Хороший, плохой, пушистый - Том Кокс

Летом 2012 года я и услышал, как Джемма напевает Медведю:

— Каждый хочет быть котом!

— Симпатичная песенка, — похвалил я. — Сама сочинила?

— Шутишь?

— Нет. Мне понравилась.

— Ты не мог ее не слышать. Она из «Котов-аристократов», диснеевского мультика.

— Не видел.

— Этот фильм видели все.

— А я нет. Хороший?

Вот еще одна мера разрыва между мной, представителем рожденных в семидесятые годы и выросших, когда существовало всего три канала телевидения, и Джеммой, человеком из следующего, более насыщенного культурой поколения. Сказать по правде, я не видел «Котов-аристократов», потому что в детстве много времени проводил на улице: гонял на велосипеде, играл в футбол или гольф. И теперь из рассказов Джеммы и того немногого, что читал в Интернете, понял, что, соберись я посмотреть картину о кошках, вреда бы мне это не принесло.

Случилось так, что в следующие выходные по телевизору показывали «Котов-аристократов», и мы впятером устроились перед экраном: Джемма, я, Шипли, Ральф и Медведь. Роско отсутствовала. После того случая, когда она напала на Марка Уолберга в «Контрабанде», ее интерес к кино охладел. Шипли выдержал минут пять, а затем, ругаясь, удалился. Медведь откланялся, когда зазвучала музыкальная тема фильма, явно не согласный с обобщением «Не все хотят быть котами». Сам он котом быть не желал. Мечтал стать поэтом или дипломатом. Остальные продолжали смотреть, и я удивился, что фильм мне понравился.

Сюжет вращается вокруг матери-кошки по имени Герцогиня и троих ее котят, принадлежавших богатой даме, бывшей оперной певице Аделаиде Бонфамили. Живи она в эпоху Интернета, ее могли бы назвать сумасшедшей кошатницей и подвигнуть написать самоуничижительную исповедь в «Дейли мэйл». Но был 1910 год, и она оставалась просто пожилой эксцентричной леди. Аделаида завещает наследство кошкам, но после их смерти все перейдет злющему дворецкому Эдгару. Тот отвозит Герцогиню и ее детей во французскую глубинку и там выпускает. Семейство знакомится с котом-повесой Томасом О’Мелли. У него доброе сердце, он с поразительной деликатностью относится к Герцогине. Его-то настырные дядьки не таскали к ветеринару и не лишали мужского достоинства. Мы узнаем, что Томас — уличный кот, что немного странно, поскольку в сельской Бургундии чего-чего, а улиц не так уж много. Все вместе кошки возвращаются в Париж, намереваясь отомстить за причиненное зло, а в пути им помогают английские гусыни — самые раздражающие персонажи фильма. Взглянув на них, я начал с теплотой относиться к вздорной мускусной утке, которая с недавнего времени стала проводить время в моем саду.

Во время показа Ральф оставался у меня на коленях, мял мне грудь, сначала пускал в ответственных местах слюни, но когда наступила кульминация, уснул и захрапел. Наблюдая за светской жизнью Томаса О’Мелли, его флиртом с породистыми кошками, за ночными кошачьими тусовками, я невольно взглянул на великолепные бакенбарды Ральфа, но, вспомнив, какой ему выпал жребий, погрустнел. Если кто-либо из моих котов и был рожден дамским угодником, так это Ральф, а я лишил его мужского естества.

Первые месяцы жизни он звался Пруденс, а когда получил имя, достойное своей суровой мужественной внешности, у него уже не хватало двух важных компонентов. В мире, где на свет появляется слишком много бездомных котят, это необходимость, акт ответственности, но поступить так с котом с наружностью и добрейшим характером Ральфа вроде как дать пощечину создателю. Меня не отпускало ощущение, что я был к нему слишком жесток. Словно подошел к Курту Расселу в роли Ара Джея Макриди в фильме 1982 года «Нечто», погладил по великолепной бороде и волосам, а затем тихонько объявил, что на всю оставшуюся жизнь ему запрещается касаться женщин.

В жизни Ральфа бывали своего рода любовные истории. Котенком он боготворил Брюера, и когда тот погиб, на год впал в депрессию. Потом его вниманием завладел овчинный коврик, который он часто тормошил и пихал, а сам в это время пристально смотрел куда-то вдаль, где его взору открывался невидимый другим, но безусловно прекрасный объект. Я же, бессердечный, этот коврик недавно выбросил. Он был из эпохи моих отношений с другой женщиной, и последние три с половиной года я его почти не замечал. Но недавно коврик вдруг попался мне на глаза, и я подумал: «В моем доме мертвечина. Не хочу хранить в доме мертвечину». К тому же на нем еще с 2010 года остались следы рвоты Ральфа, которые я так и не сумел отчистить.

Между Ральфом и Шипли сохранились родственные узы, но чувство, с которым Ральф смотрел на брата, колебалось от раздражения до полного безразличия. Еще у Роско в последнее время появилась привычка пытаться запрыгнуть на спину Ральфа со всяких высоких поверхностей. Он спокойно терпел ее выходки, но она его явно не интересовала. Были также слизни, однако их любовь тоже оставалась безответной.

— Он любит только тебя, — сказала Джемма и, вероятно, не ошиблась.

Я часто обижал Ральфа, пока мы находились вместе. Кастрировал, выбросил любимый овчинный коврик и, возмутившись, что кот искалечил и оставил на лестнице беременную крысу, запустил в него пустой картонной коробкой. Правда, не попал. К былым травмам добавились новые обиды — мои решения в последние годы сесть на диету. Ральф подбегал к миске с хлопьями и тарелке с едой, чтобы подобрать остатки, однако вместо радости вкусовых ощущений прошлых лет его постигало разочарование в виде соевой жути. Но Ральф все равно продолжал любить меня. Роско была кошкой Джеммы. Медведь и Шипли тянулись к ней и ко мне примерно одинаково, так что можно было поспорить, чьи они больше коты. Ральф — другое дело. Он не хотел отходить от меня, и, глядя на него, можно было поверить, что послушание — главная кошачья черта. Восполнять отсутствие овчинного коврика приходилось мне: если раньше Ральф беспощадно молотил его, то теперь жестокие удары принимали разные части моего тела.

Мне даже неловко, что его любовь сосредоточена на мне одном. Ральф всегда был очень мудрым котом и — если прислушаться, как он во все легкие мяукает свое имя, — с годами становится все мудрее. Не спорю, в недалеком прошлом Ральф вел расовые войны с рыжим Пабло и знает, как быстро поставить на место Шипли, но ждать, чтобы он сердито заворчал, все равно что узреть далай-ламу в приступе гнева. Когда Ральф в хорошем настроении — а это вовсе не редкость, — сказка об улыбке Чеширского кота становится былью. Складывается впечатление, что над его головой витает облачко мысли со словами: «Ну, и хорош же я!» Когда Ральф ложится в круге солнечного света, кажется, будто не он нашел солнце, а солнце его.

Но, как всякого рок-звезду, его мучают личные проблемы и скрытая нервозность. Он болезненнее Шипли, Роско и даже Медведя реагирует на новых людей. Стоит незнакомцу или не совсем знакомому человеку приблизиться к дому, и у него возникает мысль: «Что этому типу от меня надо? Хочет взглянуть, какой у меня потрясающий непринужденно лохматый вид и огромные бачки?»

Еще у Ральфа проблемы с летом. Его отношения с солнцем скачут вокруг линии, отделяющей любовь от ненависти. Ему нравится прикорнуть в солнечном пятне, но если долго стоит жара, кот прячется в густую листву, поскуливает, словно от боли, мрачнеет, становится угрюмым. Я рассматриваю это как его особенное проявление сезонного аффективного расстройства. В 2012 году лето выдалось нежарким, и Ральф чувствовал себя комфортно. Укладывался поспать в высокой траве, но одним глазом следил, как я работаю в саду, или принимал на клумбе пыльные ванны. В сентябре я в том месте, где упало дерево, устраивал из молодой поросли изгородь и, вернувшись в сад за тележкой, увидел, что Ральф радостно восседает рядом с ежом. По выражению ежиной мордочки было трудно судить об их отношениях, но мне показалось, что встреча была не случайной.