Книга Девять жизней - Елена Шолохова

На улице вьюжило. В жёлтых пятнах фонарей выплясывали неведомый зловещий танец снежные вихри. Тоскливо подвывая, ветер забрасывал пригоршни колючего снега за воротник. Нутро автомобиля промёрзло, и неизвестно, от чего меня знобило сильнее: от страшного открытия или теперь уже действительно от холода.

Мама включила печку, но я всё никак не мог согреться, так и доехал до дома, дрожа. А ночью проснулся в поту. Я задыхался. Всё тело ломило, я горел. В горле застыл крик ужаса. Сон был пугающе реалистичен. И даже открыв глаза и включив бра, я никак не мог избавиться от жутких картин и не менее жутких ощущений.

Я видел со стороны молодого мужчину, совсем не похожего на меня, – статного, элегантного и, бесспорно, красивого, но при этом мне было известно наверняка, что он – это я, в том самом седьмом воплощении. К двадцати трём годам я покорил своей игрой Париж и всерьёз готовился к завоеванию мира. Я купался в славе и обожании, но беззастенчиво изводил всех вокруг вечными капризами. Мол, творческая личность, талант – всё можно. Как в омут бросался я в скоротечные романы, но быстро остывал, потому что по-настоящему любил лишь свою скрипку, созданную руками Карло Бергонци.

Я беседовал с ней, как с живой, нежно оглаживал, ласкал её жильные струны, сдувал пылинки. Ну а девичьи разбитые сердца меня не волновали совершенно.

То же случилось и с той девушкой, теперь я знал – её звали Мари Сен-Клер. Миленькая. Виолончелистка. Звёзд с неба не хватала. Впрочем, тогда я так думал почти обо всех. Меня подкупило её безграничное обожание, но и это вскоре приелось. В конце концов мимолётная связь закончилась рыданиями и ссорой.

Я снова видел тихую заводь пруда и двоих в лодке. Только теперь знал, что один из этих двоих – я. Самоуверенный, надменный, бездушный. Как я мог быть таким?

Мари не сердилась – она страдала. Неистово, всем сердцем, как умела. Даже обвинения, что прорывались сквозь горестные всхлипы, были не злобой, а лишь всплеском отчаяния. Я слушал горячие слова любви, мольбы и упрёки и откровенно скучал, постепенно раздражаясь всё сильнее и кляня себя за то, что согласился на эту лодочную прогулку.

Вода стояла неподвижная. Кругом ни звука, ни дуновения ветра. Казалось, сама природа замерла в ожидании близкой беды. Словно мёртвый штиль перед бурей. Я взялся за вёсла и сухо сказал:

– Всё, хватит. Разговор окончен. Сейчас мы возвращаемся в город, и больше никаких встреч наедине, никаких писем – ни-че-го. А будешь глупить, я сделаю так, что тебя в два счёта выдворят из оркестра. Поняла?

Я отвернулся от девушки – её слёзы меня злили. С тоской посмотрел на берег и уверенно взмахнул вёслами.

Внезапно лодка накренилась, но когда я взглянул на Мари, недоумевая, зачем та поднялась со скамьи, она вдруг стремительно ступила на низенький бортик и в следующую секунду спрыгнула в воду, бросив короткое: «Прощай, Жан!» Я оцепенел от неожиданности, от потрясения, от ужаса. Не мог шевельнуться, только ошеломлённо смотрел, как оседали взметнувшиеся брызги, как расходились круги по воде и как затем гладь пруда вновь стала неподвижной. Я не бросился в воду следом за Мари, не попытался её спасти. У меня и мысли такой не возникло…

Оправившись от шока, я добрался до берега. Настроение окончательно испортилось. «А мне ведь вечером выступать! – негодовал я. – Нашла время! Знал бы, что она такой ненормальной окажется, вообще бы связываться с ней не стал».

Но выступать не довелось. Вечером в мою квартирку на бульваре Осман нагрянули флики[57] и доставили меня в жандармерию. В наручниках! Я твердил, что это какая-то чудовищная ошибка, возмущался, что срывают концерт, ругался, угрожал… Впустую.

Откуда-то выискался свидетель – старушка, божий одуванчик. Днём прогуливалась в роще у пруда и случайно приметила пару, катающуюся на лодке, – как оказалось, нас. Она даже подслушала, как мы с Мари ссорились! Вот только сам момент падения прозевала, но выстроила собственные выводы.

«Молодой человек схватил весло, но в этот миг я оступилась и отвлеклась, буквально на секунду, а когда снова посмотрела, бедная девушка уже упала в воду. Нет сомнений, что он её веслом и столкнул! – утверждала пожилая мадам. – А потом преспокойно доплыл до берега и ушёл. Я в кустах стояла, видела его, когда он мимо проходил. И сразу узнала – ведь его лицо на всех афишах! Так и подумала – это же он, тот самый знаменитый скрипач!»

Мне не верили, что Мари прыгнула сама, хоть я и повторял это без устали. Спрашивали: если всё так, как говорю, то почему я не пытался спасти её? Почему никуда не сообщил, иными словами, скрыл? И ответить мне на это было совершенно нечего.

Камера навевала ужас – склизкие холодные стены, затхлый воздух, полумрак даже днём. Солнце едва пробивалось в маленькое решетчатое оконце под потолком.

Но самое страшное случилось две недели спустя, когда нашли Мари. И меня отвезли на то место. Подводным течением её отнесло чуть в сторону, поэтому поиски затянулись.

Я не хотел видеть её такой, но велели… Бледная кожа с синюшными пятнами, сморщенная на руках, спутанные склизкие пряди – это была она, утопленница из моих видений! Вероятно, в тот самый миг, от неимоверного ужаса и отвращения, я утратил разум. Я перестал повторять, что ни при чём, что не сталкивал её. Я замкнулся в себе и с того дня на допросах не проронил ни слова, до самого суда, где меня признали виновным в убийстве и приговорили к казни. Я помнил долгие дни мучительного ожидания гильотины и жуткие ночи, полные кошмаров. Однако не помнил раскаяния и жалости к бедной девушке. Жалко было себя, свой талант, свою жизнь, которой, по нелепой случайности, суждено было оборваться так несправедливо, так рано…

Проснулся я совершенно больным. Меня била крупная дрожь, внутри всё полыхало. Я никак не мог успокоиться. До сих пор чувствовал себя коленопреклонённым на дощатом помосте, ожидающим, что в следующую секунду для меня закончится всё. Рука непроизвольно коснулась шеи…

Уснуть я больше и не пытался. Казалось, теперь, после такого сна, я вообще вряд ли смогу спать.

Тихо, так, чтобы не разбудить родителей, я прокрался на кухню и включил чайник. Но ни горячий чай, ни самовнушение, ни капли валерьянки не помогли унять дрожь. Ждать до утра не мог – схватился за ноутбук. Трясущимися руками вбил запрос в Гугл: «Жан-Антуан Бланк». И – вуаля – всё совпало! В статьях сухо и лаконично говорилось о том, каким талантливым музыкантом был месье Бланк и каким при этом жестоким и бездушным человеком оказался, цинично убив девушку, которая его любила. Я себя не оправдывал. Ведь не спас, даже не попытался, хотя мог, – это тоже преступление, заслуживающее кары. Единственное, чем утешал себя – что теперь-то я не такой… И, очевидно, должен был доказать это на деле. Вот только как?

Теперь сомнений не оставалось: будучи врачом Энтони Уайтом, я этого сделать не смог, потому и закончил так трагично, потому и страдаю до сих пор. Я снова с головой ушёл в изучение книг о реинкарнации, но ничего нового оттуда не вынес. Я понимал причины, видел последствия, оставалось узнать одно – как исправить содеянное. И это было самым сложным.