Книга Рубеж - Анатолий Рыбин

— Слушаю, — отозвался на другом конце провода Крайнов.

— Да не слушать надо, а держать ответ. А то, видите ли, «разнобоя» испугались. Ну мудрецы! — Жигарев перевел дух, спросил уже помягче: — А как там Бахтин себя чувствует? Рана серьезная?

— Не очень. В госпиталь отправлять не стали.

— А настроение у него как?

— Домой просится. Говорит, как пострадавший, отпуск должен получить.

— Значит, улизнуть от учений хочет?

— Ну, может, и не так. Может, просто соскучился по дому.

— Гадаете? Эх, майор, майор! В общем, давайте, чтоб приказ был немедленно!

Опустив трубку, Жигарев долго сидел в глубокой задумчивости. Досадно и горько было оттого, что боевая подготовка в дивизии и вся жизнь в ее частях и подразделениях шли не так, как хотелось ему. Изменился даже майор Крайнов, на которого он надеялся как на самого себя, которого даже рекомендовал когда-то на должность командира полка.

3

К учениям готовились все напряженнее. Тактические занятия проводились днем и ночью. Опустевшими казались военные городки и штабы частей. В солдатских казармах можно было встретить лишь часовых, охраняющих помещения и воинские склады.

Вернувшись однажды с рекогносцировки, Мельников заглянул в почтовый ящик и вдруг обнаружил конверт, на котором под адресом отправителя было четко выведено: «Жогин Павел Афанасьевич». В первую минуту комдив не мог поверить тому, что увидел. Шутка ли, с тех пор, как бывшего командира Степного гарнизона освободили от должности и отозвали из дивизии, прошло много лет. За это время с ним не было встреч, не было от него и писем. Лишь от Жогина-младшего Мельников узнал как-то, что отец его некоторое время служил в штабе одного из южных округов, затем был облвоенкомом, тоже где-то на юге. Однако нигде долго не задерживался. Это не удивило Мельникова. Уж кому-кому, а ему-то хорошо был известен неуживчивый характер своего бывшего командира полка. Об этой неуживчивости свидетельствовал и затянувшийся разлад Жогина-старшего со своим сыном, который служил теперь в дивизии Мельникова.

Иногда Мельников спрашивал себя: а не попытаться ли ему все же как-то помочь Григорию наладить отношения с отцом? Но ничего разумного придумать не мог. Да и сам Григорий не очень хотел, как видно, чтобы комдив посредничал между ним и отцом.

Как-то месяца два назад, беседуя с Жогиным-младшим о предстоящих пусках, Мельников, между прочим, поинтересовался: «А что с батей у вас, Григорий Павлович? Старый лед не тронулся?» Майор хотел было уклониться от ответа, но смущенно признался: «Нет, Сергей Иванович, не тронулся...» — и всем своим видом показал, что разговор этот ему неприятен...

Мельников распечатал конверт и принялся читать письмо.

«Товарищ генерал-майор! — писал Жогин крупным почерком. — Теперь, когда время уже кое-что высветило и дало возможность лучше увидеть прошлое и сегодняшнее, не могу не высказать того, что думаю. Конечно, вы за эти годы сделали большой скачок в звании, заняли должность командира дивизии, а я ушел на пенсию. Но это, надеюсь, не помешает нам разобраться в том, что произошло и происходит сейчас. Я не стану утруждать вас доказательствами того, что конфликт, когда-то возникший между нами, был совершенно нелепым и даже в некоторой степени вредным. Теперь известно всем, что наша армия давно перешла на новое мощное оружие и прочно овладела им. И нет, вероятно, ни единой воинской части, где бы с этой задачей не справились. Но разрешите спросить: везде ли этот переход проходил так болезненно, как у нас? Наконец, во многих ли частях оказались снятыми с командирских должностей «консерваторы», каким был объявлен я по вашей инициативе? Конечно же нет. Полагаю, что вы с этим согласитесь, если будете искренни и обратитесь к собственной совести. Но сделаете ли вы это? Сомнение мое не случайно. Недавно я прочитал в военном журнале вашу статью об особенностях в руководстве боем и понял, что нет, не кончились после моего ухода из дивизии ваши поиски новых «консерваторов». Правда, противников своих вы предпочли в статье не называть, но я все же понял, что главная мишень сейчас — мой сын, командир ракетного дивизиона. Жаль, что сам он этого пока не видит. Боюсь, что такая наивная доверчивость будет стоить ему очень дорого. Кроме того, должен заметить, что попытка ваша сделать из ракетчиков, как говорится, мастеров на все руки — затея, по меньшей мере, сомнительная. Это же распылит силы подразделения и ослабит его боеспособность. Жаль, что редколлегия журнала не уловила здесь опасной мины. Извините за резкую откровенность, но душевная привязанность к дивизии и родительские чувства к сыну не позволяют мне больше играть в молчанку. Хочу знать ваше отношение к тому, что я затронул. Надеюсь, вы поймете мою тревогу и не оставите это письмо без ответа. Жду.

Полковник Ж о г и н П. А».

«Так вот, оказывается, каким вы можете быть, Павел Афанасьевич, — подумал Мельников, уже в который раз пробегая взглядом по крупным строчкам письма. — А я думал, вы по-прежнему в трудном конфликте со своим Григорием. Выходит, плохо я знал вас, Павел Афанасьевич. Плохо».

Если бы письмо было написано в ином тоне — резком и грубом, присущем прежнему Жогину, Мельников, наверно, отнесся бы к нему спокойнее. Не мог он никак представить себе бывшего командира полка сдержанным, почти деликатным. Да еще проявившим вдруг заботу о сыне... Молчал, молчал человек столько лет, копил неприязнь и вдруг протягивает отцовские руки.

Мельников вспомнил, как однажды в разгар знойного лета он шел к полковнику Жогину домой, чтобы доложить о неприятных событиях в батальоне. Но перед самым крыльцом остановился, услышав песню, доносившуюся из распахнутой двери домика. Пел сам Жогин. Он сидел за пианино и пел под собственный аккомпанемент. Мельников был так обескуражен, что застыл на месте, не веря своим ушам. Ошеломленный, он решил повернуть обратно, чтобы не портить командиру полка лирического настроения. Было трудно понять, как это могут в одном человеке ужиться сухость, вероломство и лиричность. Вот и теперь Мельникова охватило то же чувство недоумения, что и тогда у жогинского домика. Раздумывая, он не заметил, как вошла вернувшаяся из поликлиники Наталья Мироновна.

— Ты дома? Почему в кителе? И свет не включил. Темно ведь, — устало сказала она.

— Да так, увлекся.

— Чем? — Наталья Мироновна не отводила от него пристального взгляда.

Мельников встал, сбросил китель и попробовал изобразить беспечную улыбку.

— Я получил письмо от Жогина-старшего, — сказал Мельников.

— От Жогина?! — Наталья Мироновна словно испугалась. — И что он от тебя хочет? Наверно, мечет в тебя все громы и молнии?

— Да нет. Дипломатом вроде стал.

— Что-то не верится.

— Если хочешь, почитай, — предложил Мельников.

— Очень хочу.

Она сняла плащ-пыльник, наскоро вымыла руки, поставила на плиту чайник и снова пришла в кабинет.