Книга Крымское ханство в XVIII веке - Василий Смирнов

Составляющий торжество русского оружия и политики Кючук-Кайнарджийский мир Ресми-Ахмед-эфенди называет «беспримерным, редким, миром, какому не было подобного от начала возникновения Высокой Державы» — до того отчаянным было положение турок в ту критическую пору. Такой благополучный, по его словам, выход из тяжкого положения Ресми полушутя, полусерьезно приписывает единственно тому, что «августейшее вступление на престол нового могущественного падишаха случилось в весеннее время и, следовательно, его августейшее счастье было тогда в полной силе».

Султан Мустафа III (1757–1773) не дожил до окончания злополучной войны и в предсмертной агонии все еще бредил ею, собираясь самолично отправиться в поход и восстановить честь оттоманского оружия, посрамленную последними поражениями, в которых турецкие войска только и делали, что обращались в бегство, чего и не скрывают даже турецкие историки. Преемник его Абду-ль-Хамид I (1774–1789) тоже убедился в бесполезности дальнейшей борьбы с Россией и подписал вышеупомянутый мир, третьей статьей которого санкционировано новое положение Крымского ханства. Эта статья гласит: «Все Татарские народы: Крымские, Буджакские, Кубанские, Едисанцы, Жамбуйлуки и Едичкулы, без изъятия от обеих Империй имеют быть признаны вольными и совершенно независимыми от всякой посторонней власти, но пребывающими под самодержавной властью собственного их Хана Чингисского поколения, всем Татарским обществом избранного и возведенного, который да управляет ими по древним их законам и обычаям, не отдавая отчета ни в чем никакой посторонней Державе; и для того ни Российский Двор, ни Оттоманская Порта не имеют вступаться как в избрание, так и возведение помянутого хана, так и в домашние, политические, гражданские и внутренние их дела ни под каким видом, но признавать и почитать оную Татарскую нацию в политическом и гражданском состоянии по примеру других Держав, под собственным правлением своим состоящих, ни от кого, кроме единого Бога, не зависящих; в духовных же обрядах, как единоверные с Мусульманами, в рассуждении Его Султанского Величества, яко Верховного Калифа Магометанского закона, имеют сообразоваться правилам, законом их предписанным, без малейшего предосуждения, однако ж, утверждаемой для них политической и гражданской вольности…» И т. д.

Ясно, что статья эта заключала в себе зерно дальнейших пререканий между договорившимися державами по поводу тех же татар. Устанавливая полную их самостоятельность, она в то же время обязывала их сообразоваться в духовных обрядах с общемусульманскими законами, регламентатором которых считается верховный калиф, султан турецкий. А так как у мусульман нет строгого разграничения между бытом религиозно-обрядовым и чисто гражданственно-юридическим, то турки и татары всегда могли дать этой оговорке самое широкое толкование, поставив прежде всего правомерность власти избираемого народом самодержавного хана в зависимость от санкции турецкого султана. Все зависело от взглядов самих сторон, то есть руководителей политики обеих держав, на то, чего им было выгоднее держаться в этом трактате.

В момент заключения Кючук-Кайнарджийского мира в Крыму состоял в должности хана по новому порядку считавшийся избранным от целого народа Сахыб-Герай II (1185–1189; 1772–1775), который и получил от Высокой Порты инвеституру в знак султанского согласия на это избрание. Но все признаки указывали на то, что ему недолго сидеть на ханском троне. Первая причина непрочности его положения заключалась в соперничестве других претендентов, и прежде всего родного его брата Шагин-Герая. Этот последний, еще в сане калги обласканный при русском дворе и убедившийся в возможности найти в России надежную для себя опору, тотчас же по возвращении из Петербурга в Бакче-Сарай повел такие речи с приехавшим с ним князем Путятиным[125], которые прямо изобличали в нем решительное намерение самому сделаться ханом, хотя Соловьев, как представляется, несколько и преувеличивает обширность замыслов Шагин-Герая — основать новую черноморскую империю Гераев.

Шагин-Герай, выставляя на вид свою способность управляться с анархической страной, о брате своем отозвался так: «Может ли человек, сев на необъезженную лошадь, ехать по воле своей надлежащим путем, когда отдал другому поводья в руки?» Мнение это имело основание: Сахыб-Герай вскоре обнаружил полную несостоятельность поддерживать свою независимость, гарантированную международным трактатом, — когда в Крым высадился с войском сераскер Али-бей, то хан не только не оказал ему никакого сопротивления, но и выдал ему русского резидента Веселицкого. Справедливо было негодование Шагин-Герая и в связи с уступчивостью России, которая в переговорах с Турцией соглашалась признать власть султана над Крымом в духовных делах. Он весьма основательно рассуждал, говоря: «Если так будет, то ни брату, ни мне здесь оставаться нельзя; наше состояние будет похоже на состояние человека, у которого над головой висит большой и плохо прикрепленный камень, могущий всякую минуту его задавить: подданные наши, при таком положении, по непостоянству своему и скотским нравам, будут иметь возможность делать беспрерывные возмущения как сами по себе, так еще более по проискам султанов[126], которых немало в Турции». Это он пророчил еще до окончания войны, в 1773 году. Когда Шагин-Герай не встретил в князе Долгоруком сочувствия своему плану сделаться самостоятельным ханом над татарами, то выехал из Крыма и поселился в Полтаве, получая от русского правительства 1000 рублей в месяц содержания.

Незадолго до заключения Кючук-Кайнарджийского мира Шагин-Герай еще раз выступил на сцену во время ногайских волнений, для успокоения которых он был послан русскими на Кубань, снабженный достаточным количеством денег и войска. Когда, по заключении мира, крымцы заявляли упорное желание оставаться под турецким владычеством, Шагин-Герай вздумал воспользоваться этим для осуществления своих целей, предложив Щербинину составить из ногайцев оппозицию крымцам и, при их содействии, сделаться самому ханом на условиях полного прекращения всяких сношений с Портой. План его получил одобрение, но встретил препятствие к исполнению со стороны Румянцева[127], который, получив благоприятные известия из Константинополя о направлении политики Порты, не хотел мешать утверждению мира новыми осложнениями.

Проницательный Ресми-Ахмед-эфенди был прав, когда в размышлениях своих по поводу Бухарестского конгресса отзывался о Шагин-Герае как о пронырливом и беспокойном авантюристе, кандидатура которого на ханство была весьма не по сердцу туркам. «Выбор хана, — пишет Ресми-Ахмед-эфенди, — по смыслу договора, предоставляется самим татарам. Коль скоро ханом не будет человек пронырливый и сеющий смуты, то, под условием непричинения беспокойства ни одной из сторон, он будет пользоваться доверием их. Но Шагин-Герай уже подал повод к беспорядкам: он производит волнение среди татар и смущает дружеские отношения двух держав. Можно быть уверенным, что и впредь если некоторые из татар примут его, то другие непременно станут отвергать его, и, таким образом, он сделается помехой к полному согласию, к которому так стремятся и которое так желательно. Поэтому если Российская Держава откажется от поддержания Шагин-Герая, нарушающего согласие, и если татары выберут кого-нибудь другого, кроме него, то Высокая Держава утвердит его на ханстве, и все прочие условия тоже будут соблюдаться. Эта мера самая приличная достоинству обоих государств и самая благодетельная для состояния рабов Божиих… Если бы теперь удалось лестью вывести московцев из Крыма, то это было бы великое дело! При наличии же затруднений с Шагин-Гераем остается уповать и надеяться, что так как это — человек, звезда которого уже закатилась, то он, по милости Божией, долго не протянет: судьба каким-нибудь способом да уберет его, подобно тому как в 82 (1768) году убрала Дели-Крым-Герая, который наделал столько шуму в 78 (1764) году».