Книга Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Пайпс

Так нужды царской казны тянули Россию в направлении, противоположном тому, к которому тяготела идеология вотчинного самодержавия и стремилось консервативное чиновничество. Правительству, философия и практика коего покоились на началах вотчинного абсолютизма, не оставалось ничего другого, как стать на путь экономической политики, подрывавшей его же основы.

* * *

Российская армия прежде всего обеспечивала статус России как великой державы. Вот что об этом говорил Витте:

«Действительно, чем в сущности держалась Российская империя? Не только преимущественно, но исключительно своей армией. Кто создал Российскую империю, обратив московское полуазиатское царство в самую влиятельную, наиболее доминирующую, великую европейскую державу? Только сила штыка армии. Не перед нашей же культурой, не перед нашей бюрократической церковью, не перед нашим богатством и благосостоянием преклонялся свет. Он преклонялся перед нашей силой…»71

Военные в еще большей степени, чем чиновники, были слугами самодержца, хотя бы в силу личной привязанности царя к военным и предпочтения, отдаваемого им перед чиновничеством, чье вмешательство и назойливость часто досаждали двору72. Все атрибуты и военные символы, начиная с присяги, принимаемой солдатами и офицерами, были проникнуты вотчинным духом. В военной клятве, которую следовало приносить наново каждый раз после смерти монарха, поскольку она приносилась в верности лично [правителю], император фигурирует исключительно как самодержец без упоминания отечества. Миссией военных было охранять «все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества». Присягающий клялся охранять как уже имеющиеся преимущества, так и те, которые будут приобретены или даже только ожидаемые — то есть «узаконенные и впредь узаконяемые». [В клятве] государство описывается просто как императорская сфера власти [Machtbereich]: оно упоминается только однажды рядом с императором, и к тому же в контексте, предполагающем тождественность их интересов»73.

При регулярной армии численностью в 1,4 млн. человек в России был величайший в мире военный штат: действующие армии Германии и Австро-Венгрии — 700 тыс. и 400 тыс. соответственно. Гигантский размер армии может объясняться двумя факторами.

Первым из них была медлительность мобилизации. Большие расстояния, к тому же трудно преодолеваемые из-за плохого железнодорожного сообщения, означали, что в случае войны России требовалось для приведения войск в полную боевую готовность гораздо больше времени, чем ее потенциальным врагам — Германии и Австро-Венгрии: в начале века, как предполагалось, на мобилизацию в России должно было уйти в семь раз больше времени, чем в Германии[48].

Другое, не менее существенное соображение касалось проблемы внутренней безопасности. Уже с начала XVIII века русская армия регулярно использовалась для подавления народных волнений. Кадровым офицерам претило такое, на их взгляд, унизительное занятие, но у режима не было иного выбора, поскольку ни полиция, ни жандармерия не были в состоянии справиться с этой задачей. В периоды широких гражданских беспорядков армия использовалась регулярно: в 1903 году треть пехоты и две трети кавалерии, расквартированных в европейской части России, участвовали в репрессивных акциях[49]. Более того, правительство часто назначало высших офицеров генерал-губернаторами областей, склонных к бунту. Правительство охотно принимало отставных офицеров на гражданскую службу, предлагая равнозначный чин и отдавая им преимущество перед обычными чиновниками. И если полицейская служба безопасности занималась пресечением подрывной деятельности, армия была главным репрессивным орудием монархии.

Для укрепления благонадежности вооруженных сил власти так распределяли призывников неславянского происхождения, чтобы в каждой военной части было по крайней мере 75 % «русских» — то есть великороссов, украинцев и белорусов. В офицерском корпусе восточнославянские кадры составляли 80–85 %74.

Офицерский корпус, насчитывавший в 1900 году 42 тыс. человек, представлял собой группу профессионалов, во многих отношениях изолированную от остального общества75. Это не означает, что каста офицеров была «феодальной» или аристократической, как часто описывается. Военные реформы, проводившиеся после Крымской войны, имели одной из целей сделать доступными ряды офицерства для юношей незнатного происхождения, и поэтому образованию при продвижении по службе придавалось такое же значение, как социальному происхождению. К концу XIX века лишь половина офицеров действительной службы принадлежала к потомственному дворянству76, и большое число было из среды офицерства и чиновничества. И все же между офицерами высокого социального ранга, часто служившими в элитных гвардейских полках, и остальными существовало определенное различие — и это различие сыграло немаловажную роль в революции и гражданской войне.

Для получения офицерского чина требовалось пройти обучение в военном училище. Училища были двух видов. Наиболее престижные принимали выпускников средних школ (обычно кадетских корпусов), намеревавшихся стать профессиональными военными. Преподавали в них гражданские учителя по гуманитарной программе, следуя модели так называемого реального училища. Пройдя курс обучения, выпускники получали офицерский чин. В юнкерские училища, не имевшие ничего общего с одноименным понятием (юнкера), бытовавшим в Пруссии, зачислялись в основном учащиеся низшего социального происхождения, которые, как правило, не закончили средней школы — либо из-за недостатка средств, либо из-за неспособности справиться с классической программой российских гимназий. Сюда допускались учащиеся всех сословий и вероисповеданий, кроме евреев[50]. Обучение в этих училищах было более краткосрочным (два года), и выпускникам, прежде чем получить офицерский чин, предстояло еще пройти испытательный срок. Большинство офицеров действительной службы в 1900 году (две трети — по одним оценкам и три четверти — по другим) были выпускниками юнкерских училищ; в октябре 1917 года они явили себя самыми верными защитниками демократии. Высшие военные ранги, однако, отводились выпускникам военных академий.

Военный мундир в России не сулил особых благ и почета. Жалованье военных было слишком низким, чтобы позволить офицерам, не имевшим независимых источников дохода, вести беззаботную жизнь: ежемесячный оклад пехотного поручика в размере 41,25 рубля не многим превышал заработок квалифицированного рабочего. Штабс-офицерские чины едва сводили концы с концами, подчас им не хватало даже на пропитание77. Иностранцев потрясало отсутствие «чувства чести» у русских офицеров и спокойствие, с каким они переносили оскорбления старших по чину.