Книга Дневник. 1901-1921 - Корней Чуковский

Тут мало сходства – не умеетТвою красу отобразитьИскусство, – но и с ним светлеетМой дух; и с ним надежда реет,И мне приказывает жить.

Искандер: Везде, где людские муравейники и улья достигали относительного удовлетворения и уравновешения, движение вперед делалось тише и тише, фантазии, идеалы потухали. Довольство богатых и сильных подавляло стремления бедных и слабых.

Общественный уклад выходил тогда «из исторического треволнения в покойное status quo жизни, продолжающейся в бесспорной смене поколений – зимы, весны, лета.

9 апреля. Перевожу Байрона для Венгерова. Не знаю, удастся ли мне. Иногда нравится, иногда нет. Отобедал. Напротив сидит Балабуста. Ее Коля дрыхнет у меня на кровати. Суббота. Я поместил в «Театральной России» заметку о Сольнесе*.

12-е, вторник. 1) Член общества членовредителей… 2) Мистификация мистицизма.

Иду к Кнорозовскому за жалкими своими 23 рублями.

14 [апреля], четверг.

Гряньте, гряньте, барабаны, трубы, трубы, загремите*,Ваши звуки пронесутся беспощадною толпой.В церкви, церкви величавой – богомольцев разгоните,В школу душную бегите, книгу пыльную долой.Новобрачные забудут сладострастные восторги,Вы разбудите безумных в упоеньи шумныхоргий, —Вы ворветесь в двери, в окна беспощадною толпой.Громче, громче, барабаны!Трубы, трубы загремите!Что? Разостланы постели? Разве нынче кто заснет?Чьи-то песни зазвенели… Их убейте, заглушите,Чьи-то стоны, чьи-то слезы… Громче, громче и вперед.

15 [апреля], пятница. «Таким невозмещаемым шагом идет Англия к этому покою, к незыблемости форм, понятий, верований».(«Не оттого ли здесь дети старше своих дедов и могут их назвать a la Dumas junior[110] «блудными отцами», что старость-то и есть главная характеристика теперь живущего поколения?) По крайней мере, куда я ни смотрю, я везде вижу седые волосы, морщины, сгорбившиеся спины, завещания, итоги, выносы, концы и все ищу, ищу начал – они только в теории и отвлечениях»*.

19-е [апреля], вторник. Кстати: у Тихонова есть шуточная автобиография Чехова: Переведен на все языки, кроме иностранных. Немцы и гишпанцы одобряют. – Я сижу и пишу рецензию о спектакле в Художественном театре – об «Иванове»*.

29-е, кажется, апреля; а может быть, и нет.

Нашел у Майкова ошибку: пустынной манне предпочли пиры египетской земли (в «Савонароле» нужно наоборот)*.

16-е июня, [Одесса]. Ночью пришел на дачу Сладкопевцев с невестой. Они только что из города. Началась бомбардировка. Броненосец норовит в соборную площадь, где казаки. Бомбы летают около. В городе паника.

Я был самым близким свидетелем всего, что происходило 15-го. Опишу все поподробнее.

Утром, часов около 10-ти пошел я к Шаевскому, на бульвар – пить пиво. Далеко в море, между маяком и концом волнореза, лежал трехтрубный броненосец. Толпа говорила, что он выкинул красный флаг, что в нем все офицеры убиты, что матросы взбунтовались, что в гавани лежит убитый офицером матрос, из-за которого произошел бунт, что этот броненосец может в час разрушить весь наш город и т. д.

Говорю я соседу, судейскому: пойдем в гавань, поглядим матроса убитого. – Не могу, говорит, у меня кокарда.

Пошел я один. Народу в гавань идет тьма. Все к Новому молу. Ни полицейских, ни солдат, никого. На конце мола – самодельная палатка. В ней – труп, вокруг трупа толпа, и один матрос, черненький такой, юркий, наизусть читает прокламацию, которая лежит на груди у покойного: «Товарищи! Матрос Григорий Колесниченко (?) был зверски убит офицером за то только, что заявил, что борщ плох… Отмстите тиранам. Осените себя крестным знамением (а которые евреи – так по-своему). Да здравствует свобода!»

При последних словах народ в палатке орет «ура!» – это «ура» подхватывается сотнями голосов на пристани – и чтение прокламации возобновляется. Деньги сыплются дождем в кружку подле покойного; – они предназначены для похорон. В толпе шныряют юные эсде – и взывают к босякам: товарищи, товарищи!

Главное, на чем они настаивают: не расходиться, оставаться в гавани до распоряжений, могущих придти с броненосца*.

4 августа.

Басня Мура «Зеркала»*В каком-то царстве,А в каком, кому какое дело! —По праву царственным венцомСемья красивейших владела.

А в чем должна быть красота,Чтоб заслужить такое право —В изгибе носа или рта, —Об этом я не знаю, право.Но было так из рода в род:Прошли парламентские билли,И красотою напередРод королевский наделили,А верноподданный народНавек уродом объявили.И чуть в народе кто-нибудьРешался только намекнуть,Что царь плешив, а у царицыВ Париже сделанная грудь,Тот умирал на дне темницы.Но это редко. В царстве томНарод царям был крепко верен,И в красоте их был уверен,И в безобразии своем.Хотите вы, чтоб я поведалПричину этого? – ЗеркалНикто в том царстве не видал,А потому себя не ведал.Иной и видел у друзейКрасивей лица и умней,Да ни гугу: кому охотаВзлететь с петлею на ворота!Но время шло – и бурный валОднажды к берегу пригналВесьма таинственное судно,Доверху полное зеркал,Откуда – и придумать трудно!Кто говорил, что к ним егоСюда пригнали радикалы,Кто говорил, что колдовство,Кто говорил, что просто шквалы.Но, как бы ни было, – оноПришло, и день его приходаСобой означил заодноКрасивого паденье рода.Теперь уже любой беднякНе выйдет из дому на шагБез зеркальца – народ толпитсяИ только в зеркальце глядится.Увы, напрасно царский дворСулит им строгий приговорИ зеркала, как наваждение,Велит разбить без замедления.Чтоб эту грамоту издать,Зачем потратил он бумагу?В тех зеркалах, забыв присягу,Народ себя стал узнавать.Чуть только князь румянорожий (герцог краснорожий)Почету требовать начнет,Тут кто-нибудь перед вельможейБезмолвно зеркало кладет.Пошла дивиться вся столица,Чуть поглядела в зеркала, —Как эти мерзостные лица,На троне вытерпеть могла!Штат лекарей царю составилРецептов множество и правилДля исправления лица.Король читал их без конца,Лица же, бедный, не исправил.И вот однажды… Но, друзья,Здесь басня кончена моя…Значенье басни таково,Что нет, увы, ни у кого,От князя до каменотеса,Ни права высшего – ни носа,Священней носа моего.

5 августа. Хирге, Шахрай и прочие лица иудейского вероисповедания. Певчики. Езжу в город. Ночую у мамы, клопы… Колька мой вчера начал ходить. Уморительно.