Книга Папина дочка - Мэри Хиггинс Кларк

Закрытый гараж, где в тот вечер работал Пол, располагался за бензоколонкой и выходил на главную улицу. Парковка, на которой держали неисправные машины, находилась за сервисной станцией. Теперь там стоянка для клиентов банка.

Я шла по проходу, мысленно заменяя банк автозаправкой. Я уже ясно видела то место, где, по словам Роба, должна была стоять его машина до окончания сеанса в девять тридцать.

Мои шаги превратились в его шаги, мои мысли стали его мыслями...

У него плохое настроение. Он злится. Как смела эта девочка, которую он считал своей собственностью, звонить ему и заявлять, что идет на танцы с кем-то другим!

Пусть даже этот другой Пол Штройбел.

Нужно встретиться с Андреа. Показать ей, кто здесь главный.

Но зачем Вестерфилд взял с собой домкрат?

Причин могло быть две.

Первая: Роб боялся, что мой отец узнает об их встречах с Андреа. Я не сомневалась, что для Вестерфилда он был страшной и грозной фигурой.

Вторая: Роб взял домкрат, потому что хотел убить Андреа.

Зайчишка-трусишка. Зайчишка-трусишка... Господи, как, должно быть, испугалась бедная девочка, когда увидела, как он приближается к ней и поднимает руку, замахиваясь своим оружием...

Я развернулась и в буквальном смысле вихрем пронеслась по проходу и вылетела с другой стороны на улицу. Хватая ртом воздух — у меня перехватило дыхание — и пытаясь успокоиться, я побрела к машине. Свою машину я оставила на стоянке с другой стороны от кинотеатра. На небе не было ни облачка, но, как и прошлой ночью, дул сильный, порывистый ветер, и температура стремительно падала. Поежившись, я ускорила шаг.

Изучая киноафишу, я наткнулась на рекламу местного ресторана — «Вилла Цезаря», находившегося неподалеку от кинотеатра. Судя по многообещающему объявлению, мне должно там понравиться, и я решила туда заглянуть и заказать спагетти. Чем острее, тем лучше. И, может, еще креветок fra diavolo[14]. Я хотела избавиться от ужасного внутреннего холода, пробиравшего меня до костей.

В девять пятнадцать, поев и почувствовав себя намного лучше, я свернула на машине с главной дороги на участок миссис Хилмер. Дом был погружен в темноту, и только лампочка на двери гаража сияла, как слабое приветствие.

Я резко вжала педаль тормоза. Острое чувство беспокойства подталкивало меня развернуть машину, доехать до ближайшего мотеля и провести ночь там. Я и не предполагала, что этим вечером мне здесь будет так страшно. Ничего, уеду завтра, подумала я. Одной ночью больше — одной меньше. Главное — попасть внутрь, и все будет в порядке.

Я пыталась мыслить рационально, но и это не помогало. Позавчера, когда я ужинала у миссис Хилмер, кто-то забрался ко мне в комнату. Но сейчас я боялась не того, что в доме кто-то есть. Меня намного больше беспокоило, что я одна на улице, так близко от леса, пусть даже всего на пару минут.

Я включила фары и медленно поехала по дорожке. Весь день я возила спортивную сумку с протоколом суда, газетами и мамиными драгоценностями с собой в багажнике. Выйдя из ресторана, я переложила ее на переднее сиденье, чтобы, вернувшись к дому, не задерживаться у машины на улице.

Я внимательно осмотрела территорию вокруг гаража. Никого.

Сделав глубокий вдох, я сгребла спортивную сумку, вьыезла наружу и бегом пронеслась к двери.

Не успела я вставить ключ в замок, как со стороны дороги раздался рев машины. Скрипнули тормоза, и какой-то мужчина выпрыгнул и бросился ко мне.

Я застыла на месте, с ужасом ожидая увидеть лицо Роба и услышать его пронзительный смех, такой же, как тогда, когда я склонилась над телом Андреа.

На меня упал луч фонарика, и, когда мужчина подошел ближе, я разглядела полицейскую форму. Это был детектив Уайт.

— Мне объяснили, что вы отсюда съехали, мисс Кавано, — не очень дружелюбно заявил мне он. — Что вы здесь делаете?

24

Неловко объяснившись, почему я все еще не съехала, я настояла, чтобы офицер поднялся со мной и позвонил внучке миссис Хилмер. Бумажка с ее телефоном лежала возле компьютера. Уайт связался с моей хозяйкой, затем передал трубку мне.

— Мне так неловко перед тобой, Элли, — извинялась добрая женщина. — Я попросила офицера Уайта присмотреть за домом, пока я в отъезде, и сказала, что ты уезжаешь. Прости, что он не поверил тебе на слово.

Да уж, подумала я. Однако вслух я произнесла:

— Он прав. Осторожность никогда не помешает.

Я не стала пояснять, что, несмотря на хамство полицейского, я была счастлива, что он оказался здесь. Все-таки мне не пришлось заходить в дом одной, а когда он уйдет, я просто запру дверь.

Я поинтересовалась, как там ее дочь, проронила «пока» и повесила трубку.

— Значит, вы уезжаете завтра, мисс Кавано? — спросил Уайт таким тоном, как будто хотел сказать: "Вот ваша шляпа. Очень спешите? "

— Да, офицер. Не беспокойтесь. Завтра меня здесь не будет.

— Ну что, прогулка с табличкой у тюрьмы Синг-Синг дала результаты?

— Знаете, да, — и я одарила его, как говорит Пит Лорел, «своей загадочной самодовольной улыбкой».

Уайт нахмурился. Я задела его любопытство. Этого я, собственно, и добивалась.

— Весь город обсуждает, что вы сегодня наговорили гадостей Робу Вестерфилду в «Паркинсон Инн».

— Закон не запрещает быть честными, так же как и не предписывает тактично вести себя с убийцами.

Уайт стоял, вцепившись в дверную ручку, его щеки побагровели.

— Мисс Кавано, разрешите дать вам совет. Вернитесь с небес на землю. Я уверен, что с такими деньгами, как у его семьи, Роб Вестерфилд обзавелся в тюрьме достаточно преданным окружением. И некоторые из этих парней теперь на свободе. Кто-нибудь из них, даже без ведома самого Вестерфилда, может решить оказать ему небольшую услугу и убрать лишний раздражающий фактор. Ожидая ответной благодарности, конечно.

— "Кто избавит меня от этого несносного священника"? — выдала я.

— О чем вы?

— Это риторический вопрос, офицер. В двенадцатом веке Генрих II произнес эту фразу при своих придворных, и вскоре архиепископа Томаса Беккета[15]убили прямо в соборе. Знаете что, офицер Уайт? Я не поняла только одно: это предупреждение или угроза?

— Журналист, занимающийся расследованиями преступлений, должен сам понимать разницу, мисс Кавано.

С этими словами он удалился, и шаги его раздавались на лестнице как-то по-театральному тяжело, как будто он хотел подчеркнуть, что это — его финальный выход.