Книга Гость - Александр Проханов

Веронов суеверно прислушивался к этой пустоте, боясь восполнить ее чем-нибудь случайным, никчемным. Он достал диск, на котором были записаны народные романсы из тех, что так любила напевать мама своим несильным трогательным голосом. И теперь эти романсы сочетали его с былой красотой, с драгоценным туманным прошлым, в котором витали родные лица, упоительные напевы, простые и вещие слова, и от них плакала и ликовала душа.

«Соловьем залетным юность пролетела, голубой кафтан мой, весь он износился». «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан». «Мутит душу мою твой печальный наряд, ах, зачем ты в него нарядила себя». «Помню, я еще молодушкой была, наша армия в поход далекий шла». «Что ты жадно глядишь на дорогу в стороне от веселых подруг».

Он слушал романсы, закрыв глаза, и ему чудились широкие степные тракты, многолюдные села, поросшие цветами обочины. Конница пылит, уходя в поход, шумят ярмарки, летают качели, горят в тусклых избах лучины, и в этой таинственной мгле дышат родные лица, и его изнуренный дух вновь обретает цветущую силу.

Он снимал с книжной полки Пушкина, которого не читал с юности. И вдруг волшебство пушкинского стиха открылось ему, и он изумлялся, как это доступно – оказаться в той незабытой стране, где «в багрец и золото одетые леса», где «шум и гром, и говор балов», где «лоскутья тех знамен победных, сиянье шапок этих медных», где «отцы пустынники и жены непорочны», где «девичьи лица ярче роз», где «вьются тучи, мчатся тучи», где «у Лукоморья дуб зеленый». Туда, в это таинственное Лукоморье, в русскую обетованную землю, он уйдет и там отыщет спасение, там, окруженный пушкинскими стихами, обретет, наконец, «покой и волю».

Теперь, когда он исцелен, он поедет на материнскую могилу, на тихое подмосковное кладбище, возле деревни, где когда-то была их дача и прошло его детство. Он приберется на могиле, покрасит оградку, проведет несколько светлых печальных часов в воспоминаниях, которые делают их неразлучными. «Мама, я скоро приеду к тебе», – думал он с нежностью.

Ему вдруг пришла счастливая детская мысль. Захотелось оказаться посреди осенних деревьев на темных сырых дорогах и собрать гербарий осенних листьев.

Повинуясь этой детской прихоти, он отправился в Нескучный сад. Бродил по мокрым аллеям и сырым извилистым тропкам. Вдыхал пьяный дух осени, переступая желтые, сияющие на черной земле листья.

Он взял в свой гербарий волнистый дубовый лист, поцеловал его, ощутив печальную горечь. Поднял зубчатый желто-розовый лист клена, выбирая его из шелестящей кипы. Нашел лапчатый ржавый лист каштана и осиновый красный лист, в котором дрожала дождевая капля с потаенной лазурью. Веронов собрал из листьев букет и нес его, думая, как станет раскладывать коллекцию, под пресс тяжеловесных книжных томов.

Навстречу выбежал малыш в красном пальтишке, в вязанном синем колпачке. Протянул лист рябины:

– Дядя, вот еще листик.

Веронов принял дар, поместил в свой букет. На его глазах появились слезы. Он вдруг испытал такое умиление, такое обожание этого хрупкого мальчика, подарившего ему лист рябины, что не удержался, поцеловал мальчика в синий колпачок. Видя, как торопится к своему сыну молодая мать, пошел, не утирая слез, по тропинке.

Анна Васильевна накормила его обедом:

– Вы, Аркадий Петрович, сегодня просветленный какой-то. Может, влюбились?

– Вы моя невеста, Анна Васильевна.

– Ну уж вы скажете! – и она смущенно отмахнулась. Он уловил этот особый жест, в котором еще оставалась милая женственность, какая бывает только у русских женщин. Подумал, как чудесно старятся русские женщины, с годами наполняясь возвышенным благородством. Анна Васильевна, красавица в молодости, и теперь, пополнев, поседев, была исполнена неподвластной годам красоте, той, что сохранится в ней до глубокой старости.

Веронов сел за компьютер и послал электронные письма другу Степанову и Вере Полуниной. В них он каялся, просил прощения, ссылался на безумие, которое теперь, слава Богу, одолел. И если есть ему прощение, он будет счастлив их увидеть и, как может, искупит свою вину.

Пребывая в этом просветленном умилении, он возмечтал уехать куда-нибудь в русскую деревню и там в одиночестве среди голых дерев и сирых полей встретить Покров с первыми снегами.

Раздался звонок. Веронов испуганно смотрел на мерцающий телефон, слушал настойчивые звонки. Эти звонки сулили несчастья. На них каждый раз откликался поселившийся в нем урод, требовал утоления, требовал, чтобы Веронов взял трубку.

Теперь он прислушивался к себе, желая уловить в своем чреве посторонние биения, обнаружить присутствие урода. Нутро молчало, было пустым, освободилось от бремени. Он был исцелен. Урод был изгнан. Черный гость, поселившийся в нем, покинул жилище.

Чтобы окончательно увериться в своем исцелении, в избавлении от незваного гостя, Веронов взял телефон.

Звонил давний приятель Петр Макровецкий, главный редактор радиостанции «Лотос», покровитель множества политических и культурных направлений, сделавший «Лотос» законодателем мод. Петр Макровецкий создавал репутации и разрушал их, если понадобится. Был вхож в Кремль. Дружил с радикальной оппозицией. Был принят в закрытых зарубежных сообществах. Он был весельчак, завсегдатай клубов, душа богемы.

– Аркаша, поздравь меня. У меня день рождения.

– Это национальный праздник. Поздравляю, друг.

– Хочешь мне сделать подарок?

– Повезти тебя на Бали?

– Приходи ко мне сегодня в эфир.

– Так сразу? Я не готов.

– Тебе и готовиться не надо. Посидим у микрофона, поговорим о всякой всячине. О культуре, о политике. О вернисажах.

– Да я как-то отвык от вернисажей.

– Не упрямься. Сделай другу подарок.

Веронов прислушивался к утробе, не притаился ли там черный гость. Не слышно ли биения черного сердца. Гостя не было. Веронов был избавлен от скверны. Над ним, как чудесный покров, простерлись жилистые руки отца Макария, его стальная борода, пылающий взгляд, изгоняющий зверя.

– Когда эфир?

– Часа через три.

– Приду.

Он надел свой лучший костюм. Небрежным узлом завязал французский шелковый галстук. Купил букет алых роз. Отправился к Макровецкому, которому был многим обязан. Тот в трудные времена поддерживал его, создавал ему репутацию экстравагантного модного художника.

Радиостанция «Лотос» располагалась на Новом Арбате, и в ее коридорах, кабинетах и студиях царило особое возбуждение, которое было свойственно интеллигентским кругам, в которых витали опасные слухи, мнимые страхи, едкие сплетни, горькие разочарования и мстительные планы по отношению к власти, источнику бед, терзавших Россию. Макровецкий собрал вокруг себя первоклассных аналитиков, известных политических деятелей, писателей и художников – и это позволяло ему наносить удары в самые чувствительные места общественной мысли, создавать целые направления, которые возникали на пустом месте и тут же исчезали, оставляя едва заметную несмываемую пыльцу общественных настроений. Вели передачи, принимали гостей изысканные женщины-радиоведущие, которые создавали особую куртуазность своими чарующими голосами, обворожительными улыбками, аристократическими туалетами. Как гейши, они пленяли гостей в независимости от их статуса и политических убеждений. Теперь, попав в редакцию, Веронов ощутил этот волнующий стиль, особый аромат, в котором угрюмые мужи, изнурительные в своей серьезности, вдруг становились манерными ухажерами, развлекая тем самым веселых и злоязыких ведущих.