Книга Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Кстати, меня здорово обскакали в эту ночь. Макс Джордан из Эн-би-си вышел в эфир на час раньше меня с текстом подписанного соглашения — одно из самых больших моих поражений в жизни. Благодаря особому положению его компании в Германии, он получил эксклюзивное право на использование гитлеровской радиостанции в резиденции фюрера, где и проходила конференция. Виганд, который тоже находился в этом здании, рассказывает, что Макс припер к стенке сэра Горация Вильсона, когда тот вышел из зала заседаний, заполучил от него английский текст соглашения, бросился в студию фюрера и через несколько мгновений уже был в эфире. Не имея возможности сразу же выйти в эфир из этой студии, я оставался вблизи другой студии — местной мюнхенской радиостанции. Я договорился с несколькими английскими и американскими коллегами, что они передадут мне документ по возможности сразу же после завершения заседания, если не сумеют получить его раньше от членов какой-нибудь делегации. Первой с копией документа приехала Демари Бесс, но, о Аллах, мы опоздали. Примерно в два тридцать утра мне позвонили из Нью-Йорка и любезно сказали, чтобы я не переживал — черт бы побрал их приличия. Фактически я вышел в эфир в двадцать три тридцать с объявлением, что соглашение достигнуто. Я изложил все его существенные детали, заявив, что оккупация начнется в субботу, что она будет завершена через десять дней и т. д. Но я мечтал получить официальный текст документа первым. К счастью для Си-би-эс, Эд Марроу оказался в Лондоне первым, кто отправил официальное сообщение в Америку о подписании соглашения через полчаса после полуночи. Он поймал его с мюнхенской радиостанции в разгар переговоров.

Позднее. Чемберлен, очевидно понимая свое дипломатическое поражение, проделал очень ловкий трюк для спасения своей репутации. Утром перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером, и после этого появилось совместное коммюнике. Суть его такова: «Мы рассматриваем подписанное вчера соглашение и англо-германский морской договор как выражающие желание наших двух народов никогда не воевать друг против друга». А последний параграф гласит, что они будут консультироваться в дальнейшем по всем вопросам, которые могут касаться их стран, и «готовы продолжить усилия по устранению возможных источников расхождений и таким образом вносить свой вклад в обеспечение мира в Европе».

Позднее. В поезде Мюнхен — Берлин. В поезде едут большинство ведущих немецких журналистов, и они осушают бутылки шампанского и не пытаются больше маскировать свой восторг по поводу величайшей победы Гитлера над Великобританией и Францией. В вагоне-ресторане Хальфельд из «Hamburger Fremdenblatt», Отто Крик из «Nachtausgabe», д-р Бёмер, начальник по связям с иностранной прессой из министерства пропаганды, злорадствуют, скупают все шампанское в ресторане, торжествуют, похваляются… Когда немец испытывает свое величие, он испытывает его с размахом. Вечером в Берлине у меня будет два часа на то, чтобы получить военные пропуска, принять ванну и отправиться ночным поездом в Пассау, дабы войти в Судетскую область вместе с германской армией — печальное для меня задание.

[Позднее. А Чемберлен вернется в Лондон и с балкона на Даунинг-стрит, 10 будет хвастаться результатами этой ночи: «Мои дорогие друзья, второй раз в нашей истории (а толпа с криками: „Отлично, старина Невиль“ и пением „Он отличный парень“ вспомнит Дизраэли, Берлинский конгресс 1878 года?) на Даунинг-стрит приходит из Германии мир на почетных условиях. Я верю, что это мир для нашего поколения». Мир на почетных условиях! А Чехословакия? И только Дафф Купер покинет кабинет со словами: «Мы победили в 1914-м не для Сербии или Бельгии… а для того, чтобы одной великой державе не позволено было в нарушение обязательств договора и законов наций, против всех правил морали, с помощью жестокой силы господствовать на всем Европейском континенте… В течение этих дней премьер-министр возлагал надежды на обращения к господину Гитлеру на языке мягких увещеваний. Я считал, что он более открыт для языка военной силы…» Только Уинстон Черчилль, глас вопиющего в пустыне в те годы, скажет, обращаясь к палате общин: «Мы потерпели полное, абсолютное поражение… Не позволяйте ослеплять себя. Мы должны предвидеть, что все страны Центральной и Восточной Европы пойдут на самые выгодные уступки торжествующей нацистской власти… Дорога на Дунай… дорога к Черному морю и Турции открыта. Мне кажется, что все страны срединной Европы и долины Дуная, одна за другой, окажутся втянутыми в огромную систему нацистской политики, не только военной, но и экономической, исходящей из Берлина». Черчилль — единственный оставленный без внимания предсказатель на британской земле.]

В поезде Регенсбург — Берлин, 2 октября

Вчера перед рассветом был в Регенсбурге, потом автобусом добрался до Пассау на Дунае, а оттуда на машине с майором германского Генерального штаба проследовал за марширующими, словно на пикник, войсками в зону Су-детской области. Ночью под проливным дождем вернулся в Пассау, где военная цензура не дала мне разрешение на радиопередачу; сажусь в поезд на Регенсбург, прибываю туда в полночь и диктую свой репортаж по телефону в «Пресс вайелесс» в Париж, с тем чтобы его зачитали в Нью-Йорке, так как из Берлина сообщают, что военные наложили запрет на все радиосообщения об оккупации, включая свои собственные. Самолета на Берлин нет, поэтому сел на этот поезд, и передачу буду вести ночью из Берлина.

Берлин. Позднее. Военные еще не наложили свой запрет, так что пришлось зачитывать другой текст, который я написал в поезде по поводу политического значения победы Гитлера в Мюнхене. В нем я цитирую редакционную статью Рудольфа Кирхера, единственного порядочного и мужественного редактора, оставшегося в нацистской Германии, в утреннем выпуске «Frankfurter Zeitung», где он честно говорит о преимуществах угрозы применения силы и начала войны, потому что Гитлер все это время знал, что демократические государства боятся войны. Когда вернулся в отель, мне позвонил генерал, заведующий военной цензурой на германском радио, и сообщил, что только что прочитал мое сообщение об оккупации, что оно ему понравилось, что он вынужден был до настоящего времени запрещать все отчеты репортеров германского радио, но я могу выйти со своим в эфир. Позвонил Полу Уайту в Нью-Йорк, но он сказал, что кризис миновал и люди там хотят забыть про него и отдохнуть. Что и для меня неплохо бы. Могу поспать и отвлечься от этих немцев, сейчас таких воинственных и невыносимых.

Берлин, 3 октября

Звонил Эду Марроу в Лондон. Он так же подавлен, как и я. Послезавтра будем топить свои печали в Париже. Из моего окна в «Адлоне» вижу, как на противоположной стороне Линден демонтируют противозенитное орудие на крыше здания компании «ИГ Фарбен». Так заканчивается кризис. Не забыть бы некоторые детали. Герои драмы: чувство собственного достоинства у Бенеша на протяжении этих событий; увиденный мной пять раз Гитлер; птица-Чемберлен; маленький подавленный человек Даладье, которому, кажется, суждено терпеть поражение (как 6 февраля 1934 года) всякий раз, когда он оказывается в затруднительном положении. Не забыть также: себя на мосту через маленькую речушку около Крумау, где нас могло разнести на куски, успей наша немецкая армейская машина проехать на два фута дальше; мужество жителей Праги, уверенных, что война и бомбы на рассвете неминуемы; испуг на лицах немецких бюргеров на Вильгельмштрассе в ту ночь, когда мимо неслась моторизованная дивизия и война казалась им неизбежной, а потом сумасшедшая радость жителей Мюнхена и Берлина, когда в пятницу они узнали, что это не просто мир, а победа; убитый вид судетских немцев, когда чехи подавили их восстание, и перемена на их лицах две недели спустя, когда вошел рейхсвер; и как бургомистр судетского городка Унтервальдау герр Шварцбауэр (мистер Черный Крестьянин) отвел меня в сторонку от немецких офицеров, и я спросил: «Что самое ужасное из того, что сделали чехи вам, герр бургомистр?» И его ответ, дурацкий и невероятный, что чехи забрали у него радиоприемник, поэтому он не мог слушать речи Гитлера — более жуткого преступления быть не может!