Книга Дорога на Сталинград - Бенно Цизер

– Вам придется объяснить это нашему командиру, – сказал Францл. – Сами мы ничего не сможем решить.

Мы не знали, что и думать. Францл привел его в штаб роты, а через пару дней он был приписан к нашему взводу. Его одели в германскую форму и дали карабин. Штрауб сказал, что мы должны его проверять; нам было приказано ни в коем случае не упускать его из виду.

Был был смуглый узкоглазый татарин, и он никогда нас не подводил. Мы звали его Зеф. Он оказался отчаянным храбрецом, всегда первым вызывался на самые опасные задания, а когда доходило до рукопашной, бросался на врага, как дикий зверь.

Однажды мы наткнулись на бесконечную колонну военнопленных, которые шли в лагерь интернированных. Не говоря ни слова, Зеф рванулся вперед: он заметил человека, который был ему знаком. Прежде чем мы успели опомниться, он стал бить этого человека прикладом винтовки по голове, превратив его лицо в бесформенную массу.

Когда лейтенант Штрауб узнал об этом, он накричал на Зефа:

– Если такое еще повторится, я отправлю тебя в лагерь военнопленных!

Потом Зеф объяснял, что узнал пленного – тот был одним из самых гнусных палачей, когда-либо ходивших по земле, – и у него нет сожаления по поводу его убийства.

Тем не менее этот случай, похоже, охладил его жажду мести; после него Зеф вел себя более уравновешенно; его фанатичная мстительность ушла, и он вел себя в бою так же, как другие солдаты регулярных войск, хотя и с огромной напористостью. Его отношение к нам тоже изменилось. До сих пор мы больше общались между собой, а к нему относились скорее с недоверием, чем с симпатией. Теперь же он открылся и очень хотел подружиться, и мы в конце концов приняли его. Он был немногословен, но, если ему нужно было что– то сказать, это было что-нибудь важное. Многие из наших солдат были обязаны своей жизнью Зефу благодаря его острому зрению и способности чувствовать опасность.

В ясную погоду наши бомбардировщики нескончаемым потоком с ревом проносились над головой в тыл врага. Русские самолеты новых типов появлялись в небе, но редкие бомбы попадали на нашу сторону. Линия фронта все время была в движении, и с воздуха было трудно точно определить, кто есть кто на земле.

Однажды появился немецкий биплан, который летел необыкновенно низко. Мы помахали самолету, когда он пролетал над нами, крича шутливые замечания пилоту, когда вдруг по нашей позиции неожиданно прокричали предупреждение:

– В укрытие!

В следующий момент вниз с воем полетели бомбы.

Мы в мгновение ока бросились на землю. Один за другим последовали три взрыва, и вверх взметнуло огромные комья земли. Скоро мы узнали, что бомбы накрыли цели. Словно вспышки ярости, десять белых взрывов одновременно взметнулись в небо. Мы быстро разбросали желтые и красные опознавательные знаки. Некоторые были в таком бешенстве, что открыли огонь по бомбардировщику. Я тоже был настроен дать ему по заслугам – не слишком трудно сбить его.

Затем летчик выпустил световые сигналы, чтобы показать, что он нас опознал. Это был как жест извинения – но трое солдат третьего взвода были убиты, а еще семеро тяжело ранены этими бомбами.

Пилле снова был с нами. Загорелый и откормленный, он шумно приветствовал нас:

– Эй, привет вам, вшивые фронтовые бездельники! Как здорово вас снова увидеть. Я думал, что вы уже все давно в преисподней. Должен вам сказать, я просто умираю от тоски по дому!

Он сказал нам, что его рана – задеты мягкие ткани плеча – все гноилась и заживала медленно. К сожалению, его не отправили домой; он лежал в госпитале в глубоком тылу.

– Но я вам скажу – это было здорово! Хорошая жратва, первоклассное отношение, масса кинофильмов, даже театр. Они устроили нам чертовски классные представления. А эти девочки! Первый класс, я вам скажу, просто блеск!

Глаза Пилле блестели от удовольствия при одной только мысли об этом. Мы его расцеловали, слушали и все время смеялись. Было важно не то, что он говорил, а то, как он это делал. Он был переполнен энергией, о существовании которой мы уже забыли, и нам хотелось вобрать ее в себя как можно больше. Постепенно мы воспрянули духом и очень старались стряхнуть с себя то чувство апатии, которое пронизывало нас до самых костей.

Но наши успехи в этом были недолгими. Вскоре мы услышали ту же старую команду быть готовыми к боевым действиям, и это задуло вспыхнувшее было в нас слабое пламя нормальной жизни. Немного понадобилось времени для того, чтобы и Пилле погрузился обратно в неизбежную на линии фронта пассивность.

Батальон приступил к новой боевой операции. На этот раз мы должны были захватить широко раскинувшуюся крупную деревню. За ней местность круто поднималась, образуя довольно высокую возвышенность. Нам были видны длинные колонны грузовиков, которые ползли вперед, как жуки, несколько внушительных механизированных объектов – очевидно танков, дефилировавших с каждой стороны, – и все пространство было заполнено колоннами русских пехотинцев.

Мы двигались по широкому фронту. Сильный встречный огонь осколочными снарядами ясно указывал, что они не собираются сдавать деревню без боя. С тревогой мы отмечали, что огонь их артиллерии становился все интенсивнее. Использовавшиеся ими снаряды имели широкий радиус осколочного поражения. Они разрывались с резким выбросом пламени. Взрыв был чудовищным. Огненная стена. Вся местность покрылась воронками. Более того, мы скоро стали нести ощутимые потери.

Я как раз вел наблюдение, когда какой-то солдат рванулся, пробежал пару шагов и затем вдруг исчез в пламени. Впоследствии я не смог найти его следов, даже сапог, было просто одно огромное пятно. Я подумал, как было бы замечательно найти такую быструю смерть.

Ползком, перекатами, прыжками, делая огромные шаги, мы пробивались вперед, к окраине деревни. Затем отрывисто застрочил русский пулемет. Взметнулись вспышки сигнальных ракет, артиллерия смолкла, и вот мы уже идем врукопашную.

Я установил свой пулемет и дал длинную очередь в заросли деревьев, где, похоже, окопалась группа вражеских пехотинцев. Когда там все успокоилось, я стал осторожно пробираться вперед. Ковак бросил ручные гранаты. Почти тотчас же несколько русских выскочили из укрытия и побежали. Они бежали и падали как подкошенные. Мы отлично поражали цели. Пилле снял троих из своего окопа.

Я услышал автоматную стрельбу; это был наш лейтенант.

– Возьми на прицел вон тот большой дом! – крикнул он мне, затем Коваку: – Ты со своим приятелем попытайся пробиться туда с той стороны.

Францл вставил новую ленту. Пулемет задрожал, и штукатурка посыпалась со стен дома. Солдатам Ковака почти никто не препятствовал. В окна полетели их гранаты, и повалили клубы дыма. Пара ударов прикладами, и дверь была выбита. Вскоре после этого дом был в наших руках.

Сопротивление русских ослабевало. Другие роты тоже успешно наступали. Противник, похоже, оставлял это место.

Трое из взятых нами в плен были ранены; одного поддерживали его товарищи. У него была безобразная рана в шею, а изодранная гимнастерка говорила о том, что он к тому же ранен в грудь. Смертельно бледное лицо под великоватой для него каской было забрызгано кровью. Этот человек просил Францла пристрелить его.