Книга Жизнь и смерть Лермонтова - Александр Скабичевский

Здесь надобно еще раз прервать повествование и пояснить читателю о значении и месте дуэлей в жизни тогдашнего общества.

В России дуэли между дворянами были запрещены законом вплоть до 1896 года. Уже воинский устав Петра I карал смертной казнью сам выход на поединок. Правда, столь жестокое наказание ни разу не применялось и служило исключительно средством устрашения. В царствование Николая I участники дуэли, как и всякого «умышленного смертоубийства», подлежали лишению всех прав состояния, наказанию шпицрутенами и ссылке в каторжные работы. И тем не менее дуэли процветали: согласно сословным понятиям и предрассудкам того времени поединок считался действенным и благородным средством удовлетворения оскорбленной чести.

Поединок считался честным и одобрялся светом, если отвечал следующим непременным требованиям: проводился по заранее утвержденному между противниками соглашению, в соответствии с бытовавшими правилами и обычаями и с полным «…уравнением всех дуэльных случайностей». Дуэльное соглашение и правила должны были неукоснительно исполняться и дуэлянтами, и секундантами, в противном случае поединок, независимо от его исхода, рассматривался как бесчестный поступок или «изменническое убийство». Нарушителям грозило нечто большее чем преследование по закону: позорное изгнание из благородного общества, что было равносильно гражданской смерти.

О правилах дуэли следует сказать особо – эти сведения помогут нам в расследовании. В России, в конце тридцатых и сороковых годов прошлого века, правила регламентировались сложившимися к тому времени национальными обычаями, на которые уже оказал свое влияние кодекс графа де Шатовиллара, выпущенный во Франции в 1836 году. Интересно, что в разработке этого авторитетнейшего в своем роде документа участвовало сто самых родовитых французских аристократов. Кодекс определял степень и тяжесть нанесенного оскорбления, правила и порядок выработки секундантами соглашения между противниками, организацию самого поединка, обязанности и права секундантов и дуэлянтов, разновидности дуэлей на шпагах и пистолетах и, наконец, наказания за нарушения условий поединка.

На Кавказе, где уже длительное время велись боевые действия, дуэли происходили на более суровых условиях, а мелкие формальности во время поединка соблюдались не столь строго, как, скажем, в Петербурге. Вспомним хотя бы дуэль Печорина и Грушницкого в романе «Герой нашего времени». Так, по правилам, секундантам надлежало выбирать для поединка ровную местность, а противников расставлять только по жребию. Из рассказа Васильчикова следовало, что Лермонтова и Мартынова секунданты развели по местам по своему усмотрению и к тому же площадка на дороге была покатой, что вроде бы нарушало изначально принцип равенства для противников. Правда, это утверждение документально не подтверждается: в специальном акте следственной комиссии, осматривавшей 16 июля 1841 года место поединка в присутствии арестованных секундантов, о неровностях площадки ни словом упомянуто не было.

Все обвиняемые об условиях поединка на следствии показали одинаково кратко, предусмотрительно не вдаваясь в детали. Вот что сказал Васильчиков: «Об условиях, стрелять ли вместе или один после другого, не было сказано, по данному знаку сходиться – каждый имел право стрелять, когда заблагорассудится». Между тем, в черновых ответах Мартынова на вопросные пункты условия поединка якобы были следующими. «…1-е – каждый имеет право стрелять, когда ему угодно, стоя на месте или подходя к барьеру. 2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы. 3-е. После первого промаха противник имел право вызвать выстрелившего на барьер. 4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено…»

Последний пункт в этом списке гласил, что поединок мог возобновляться на прежних условиях до трех раз, а все пункты вместе нарочито подчеркивали жестокий характер поединка, навязанный якобы стараниями секундантов. Об их происках красноречиво свидетельствовала записочка, якобы написанная Глебовым и адресованная в тюрьму Мартынову: «…Я должен писать, что уговаривал тебя на условия более легкие, если будет запрос. Теперь покамест не упоминай об условии трех выстрелов…» Но вернемся к рассказу Васильчикова.

Противники начинали сближение друг с другом по команде «сходись!». Особенного права на первый выстрел по условию никому не было дано. Каждый мог стрелять, стоя на месте, или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командами «два» и «три» (курсив авт.). Это чрезвычайно важное свидетельство нуждается в отдельном пояснении, которое поможет лучше понять суть разыгравшейся минуту спустя трагедии.

Кодекс и обычаи гласили: противники обязаны беспрекословно подчиняться всем приказаниям секундантов, а те в свою очередь должны неукоснительно придерживаться выработанных ими же условий поединка. В частности, строжайше фиксировать промежуток времени – не более 10–15 секунд – между счетом «два» и «три». И никоим образом – момент чрезвычайно важный! – не подавать заранее не оговоренных команд. Противники не имели права стрелять ни на секунду раньше счета «два» или секундой позже команды «три», после которой дуэль безоговорочно прекращалась или же возобновлялась на прежних условиях.

Правило обмена выстрелами охранялось кодексом и обычаями чрезвычайно строго: нарушитель публично объявлялся совершившим бесчестный поступок, а противник или секунданты последнего имели право расправиться с ним немедленно, вплоть до расстрела на месте.

Вернемся на место поединка, которым командовал Глебов.

«Сходись!» – крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх, заслоняя правый бок согнутой рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлянта. «Раз!.. Два!.. Три!..» – считал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера, продолжая целиться. Он медлил: видя, что Лермонтов выказывал явное нежелание стрелять в него. Вот что рассказал В. Стоюнин в некрологе Васильчикова по этому поводу: «Когда Лермонтову, хорошему стрелку, был сделан со стороны секунданта намек, что он, конечно, не намерен убивать своего противника, то он и здесь отнесся к нему с высокомерным презрением со словами: «Стану я стрелять в такого дурака», не думая, что были сочтены его собственные минуты…»

Прозвучала команда «три!». По правилам дуэль закончилась. Лицо поэта приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку вверх, по-прежнему направляя кверху дуло пистолета.

И вот в этот момент в ход поединка, как свидетельствует Васильчиков, вмешивается Столыпин. «Стреляйте! – закричал он. – Или я разведу вас!» В следующее мгновение Лермонтов разряжает свой пистолет в воздух. (Это подтвердил, правда иносказательно, и убийца поэта, когда на вопрос следственной комиссии: «Не заметили ли вы у Лермонтовского пистолета осечки, или он выжидал вами произведенного выстрела…», ответил: «…Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было…») Следом гремит выстрел Мартынова, и поэт падает. «Мы подбежали, – говорит Васильчиков. – В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь…» Улыбка презрения, как пишет князь Н. Голицын в воспоминаниях о похоронах Лермонтова, сохранилась на губах поэта и после смерти.