Книга Дневник. 1914–1920 - Прасковья Мельгунова-Степанова

23 ноября

Мы с треском провалились на выборах. Результаты будут известны завтра. Говорят, были злоупотребления в Хамовниках и на Ходынке, где сплошь солдаты, голосовало 48–50 %, т[ак] ч[то], очевидно, злоупотребление были единоличные.

Сегодня Думу не разогнали, она постановила отложить забастовку, потому что, может быть, к ней придется прибегнуть при Учредительном собрании, если будут насилия. А в Казани забастовка привела к победе Думы над большевиками. У нас в комитете н. с. решили вчера «не отговаривать от забастовки», а относительно выборов 26-го в новую Думу – бойкот полный. Сыроечковский представляет себе мрачную картину погромов и т. д., которые приближаются, а Брюхатов как-то находит что-то светлое, говорит, что и большевики-социалисты и т. д. (чувствуется в нем отсутствие знания истории). Теперь собирают всех государственно настроенных социалистов в кооперацию – неизвестно, что выйдет.

24 ноября

Сегодня видела Е. Д. (Кускову) по устройству П. Говорит, что у них 600 мест. Особенно комично то, что товарищ министра О. разъезжает повсюду в министерском вагоне от Петербурга до Ростова-на-Дону, и никто его не трогает, даже солдаты, едущие на крышах и готовые всех выбросить, отступают перед простым заявлением проводника: «Это министерский вагон». Теперь он повез 10 тысяч в Донской Бассейн для угля. Там он имел беседу с Калединым, которого в качестве товарища министра просил отменить репрессии на рудниках, и тот согласился. Что касается общей политики, то Каледин говорил очень уклончиво, что у него еще нет сил, что он, прежде всего, выведет большевизм в Области Войска Донского и в Кубанской области, а потом видно будет. От солдат Екатерина Дмитр[иевна] слышала, что они и над Смольным устроили контроль: «Они не из наших», – и следят. Теперь идет травля против к. д. партии. Солдаты прямо говорят, что кадетов надо уничтожить. А большевики подготовляют к тому, чтобы отложить Учредительное собрание на том основании, что выборы «произведены с давлением». Екатерина Дмитриевна ждет полной анархии, и потом подавления ее и утраты всего. Ленина и Троцкого она считает немецкими агентами. Генерала Духонина, которого очень жалеет из-за трагической смерти (растерзан матросами, натравленными Крыленкой), не хвалит, – «баба» – вид[ели][196] в Сов[етской] Респ[ублике]. Американцы, не давшие ничего промышленникам и капиталистам, дают массу кооператорам и скупают землю, не веря в аграрные реформы. Они ждут успокоения в течение трех – шести месяцев. Ими куплена «Карловка» в Полтавской губ[ернии] за 75 тысяч.[197]

25 ноября

Вчера вечером приехал Борис Дмитриевич Никитин. Он прямо из Ставки, откуда вывез В. В. Вырубова, причем это оказалось очень легко, хотя Вырубов и подлежал аресту. Но матросы, долженствовавшие его арестовать, занялись очень полезным делом: сбивать корону с орла на банке. «Что это у вас корона?» Вышел директор банка: «Она мне давно мешает», – и предложил 100 руб. тому, что ее собьет. Они не сбили, но потребовали 100 руб. за то, что сбили другую личную корону со здания. Так день и прошел, а тем временем Борис Дмитриевич вызвал себе автомобиль, и так как он стоял за городом в санитарном бараке (поэтому и не был реквизирован) Борис Дмитриевич сперва поехал один в Оршу, а потом послал автомобиль за Василием Васильевичем Вырубовым.

Оказывается, Крыленко нарушил условия с Духониным, ибо по условию Духонин отвел от ставки войска, а Крыленко, против условия, явился с несколькими тысячами матросов. Это могло произойти и оттого, что матросы отказались (?) не ехать, так как ими руководит банда в 50 человек с «Авроры», которая всех терроризировала, а во главе их тоже терроризированный мичман. Это настоящие преступники. Они совершенно спокойно постановили на предварительном собрании убить Духонина, и когда его вели, то именно они бросились на него, другие же все были простыми зрителями. Заступившегося (?)[198] Крыленко они за шиворот сбросили с площадки. Потом чуть не двое суток издевались над трупом самым зверским образом, и только озлобление против этого прибывшего Литовского полка заставило их сократиться и выдать труп. Матросы едут с огромными деньгами, они у всех отбирают оружие и им торгуют, так что, в конце концов, сами остаются или с разнокалиберным или совсем без него. Первые полтора дня они несли караулы, а потом замерзли, и им надоело – ушли. Матросы эти отказались ехать вдогонку за Корниловым, а сами уехали неизвестно куда. Ставка была ими терроризирована. Теперь там спокойно совсем. Они вваливались к Крыленко без доклада, руки в карманы, с папироской в зубах. Корнилов бежал открыто. Он сделал смотр георгиевцам, которые вместе с текинцами охраняли его, они пожелали ему счастливого пути. Между тем офицер текинцев пошел проверять бумагу, но текинцам достаточно было бумаги, чтобы «выпустить хозяина», и он открыто уехал вместе с комендантом и начальником тюрьмы.

26 ноября

В Могилеве два революционных комитета: один при Крыленко, другой из 15 оставшихся матросов. События идут галопом – арестована Избирательная комиссия по Учредительному собранию, приказ их всех арестовать и заменить большевиками. Арестованы члены Земского союза и отвезены в Петербург. Они, очевидно, набирают заложников.

Думают, что все к. д. будут арестованы перед открытием Учредительного собрания. На улицах грабят вовсю, чуть стемнеет.

Немецкие условия мира – по передаче «Утра России» – 15 лет вывоз сырья в одну Германию и 15 лет немецкие военные комиссии во всех отраслях управления – поразили самих большевиков. На ночь собирается гроза: там казаки ставят условие удаления большевиков, но у казаков, говорят, нет снарядов. В Москве и Петербурге зовут части, верные революции, против большевиков. На выборах, по сведениям Избирательной комиссии, очень много надписей «за царя», прямо даже за Николая II, «за городовых», «за Михаила», и много ругани Ленину.

27 ноября

Противно то, что у большевиков нет идеи, как у французских коммунаров («родина»), здесь только «брюхо», пожива во всех видах. Развратили, конечно, сами всякие «Союзы» и т. д. (возившие кататься на автомобилях всех присных и т. д.), фабриканты, получавшие огромные прибыли и др. Теперь все ропщут, что те сели с ногами на стол, что возят своих дам и т. д. Но это все, вся эта откровенная алчность донельзя противна.

Большевик Черлюнчекевич, работавший в архиве охранки и принесший повинную с обещанием, что он не будет активно участвовать у большевиков после ужасов московского восстания, теперь говорит С., что большевики обсуждают его, С., кандидатуру в правительство. «Нет, с теми, у кого руки в крови, работать не буду!» – «Ну, что вы, С. П.», и т. д. Пока архив охранки не трогают, но, конечно, могут ежеминутно захватить.[199] Мерзость в шкурном страхе у людей, который заставил Временное правительство скрываться и тем терять последний авторитет. Был у нас Стааль – обрился весь и скрывается, как в прежние времена. Аня (Ш.) все ждет резни и систематически заходит узнавать, нет ли сведений о резне на такое-то число, ибо она тогда вывезет своих – увы! – мы в этом случае совершенно не можем ей помочь – о резне никогда не знаем.