Книга Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941-1945 - Эрих Керн

– Приехали, господа, – сказал стрелок-радист, когда мы остановились. – Устраивайтесь поудобнее и чувствуйте себя как дома.

Сидя на командирском сиденье, я пытался найти выход из создавшегося угрожающего положения, но ничто не приходило мне в голову. Сверху на меня упала чья-то тень; подняв голову, я увидел второго номера моего расчета, молодого солдата, впервые оказавшегося в бою. Он с завистью смотрел на меня, сидевшего внизу и надежнее защищенного от осколков.

– Давайте-ка поменяемся местами на некоторое время, – проговорил я спокойно. – Мне нужно немного побыть наверху, чтобы как следует осмотреться.

Солдат кивнул и поспешно сполз вниз, а я поднялся наверх и устроился рядом с наводчиком. Он молчал, мне тоже нечего было сказать. Мы оба уже второй год воевали на Восточном фронте и слишком хорошо сознавали, в какой оказались ситуации.

Пристроившись рядом с сиденьем, оставленным молодым солдатом, я слышал, как повсюду вокруг нас рвались снаряды и мимо по всем направлениям с воем проносились осколки, сея смерть и разрушение. Внезапно я ощутил сильнейший удар в область солнечного сплетения и почувствовал, что лечу вверх. За долю секунды я увидел наводчика, взлетевшего рядом со мной, и огненный шар под нами. Когда я приземлился, мне уже было все ясно – прямое попадание. Лежа, оглушенный, на пропитанной нефтью земле, я краем глаза мог видеть, как молодой солдат изо всех сил старался выбраться из-под обломков горящей самоходки, но, когда я встал, чтобы помочь, его уже поглотило бушевавшее пламя. Взрывавшиеся боеприпасы нашей самоходки – последние снаряды и ручные гранаты – вынудили меня снова прижаться к земле. Где-то рядом послышался слабый стон. Я оглянулся и увидел ползущего по земле командира роты, окровавленного и взмокшего от пота.

– В чем дело? – спросил он.

Я молча кивнул в сторону горящего самоходного орудия.

– Сколько патронов у вас к пистолету?

– Положенных шестнадцать, – ответил я, удивленный вопросом.

Он указал на русские танки с пехотой на броне, развернувшиеся для атаки не далее как в двухстах метрах от того места, где мы находились. Наши же танки медленно пятились назад. В непосредственной близости мы обнаружили узкую и неглубокую канаву и поползли по ней. Ротный двигался с трудом: позднее оказалось, что у него в плече застряло четырнадцать мелких осколков. Тем временем наши танковые подразделения организовали контратаку и оттеснили противника на целый километр. Русские батареи удвоили интенсивность обстрела, который превратился в настоящий огненный смерч. Снаряды сыпались градом, воздух был полон осколков, летевших по всем направлениям. Мы лежали, не смея даже на мгновение приподнять голову.

В конце концов мы все-таки добрались до глубокой ложбины, где обнаружили столпившихся солдат мотопехоты и, вздохнув с облегчением, присоединились к ним, почувствовав себя в сравнительной безопасности. Вскоре на горизонте появилась армада примерно из восьмидесяти самолетов, которые направились в нашу сторону. Наконец-то наши самолеты, давно пора! Мы снова воспрянули духом и приободрились, но затем кто-то прерывающимся голосом сказал:

– Да ведь это красные…

И он не ошибся. Мы не сразу распознали их, так как это были американские самолеты – одна из первых партий в счет помощи России. (Видимо, это были либо ОВ-7«Дуглас» (А-20 «Хэвок»), вооруженные 20-мм пушками и 1800 кг бомб, скорость до 530 км/ч, либо применявшиеся на советско-германском фронте с лета 1942 г. средние бомбардировщики В-25 «Митчелл» – бомбовая нагрузка до 3000 кг, 7 крупнокалиберных пулеметов, скорость до 450 км/ч. – Ред.) В следующую минуту первый самолет вошел в пике и снаряды бортовых пушек стали рваться среди нас. С ужасающим, выворачивающим душу свистом посыпались бомбы, пробивая в наших рядах огромные бреши.

В течение всех этих страшных минут или, быть может, часов, показавшихся нам вечностью, мы лежали на спине, сжимая судорожно руки в ожидании неминуемой смерти. Вокруг кричали и звали на помощь раненые, многие умолкли навсегда.

Потом, наконец, небо опустело, и тут же появились два германских истребителя, только два!

Здесь мы уже никому и ничем не могли помочь: давно израсходовали наши перевязочные пакеты. А потому, перебравшись через груды убитых и раненых, я и ротный командир выползли наверх – вражеская канонада не умолкала – и добрались до самоходного орудия соседней роты, которое, будучи поврежденным, возвращалось в тыл. Несколько снарядов разорвалось поблизости, но, к счастью, нас не задело. Ладонью я отер с лица кровь, свою собственную, сочившуюся из незначительных царапин, и моих товарищей. Взглянув в зеркало, я испытал шок: на меня глядела почерневшая от взрыва и слегка обожженная горячим маслом чужая физиономия. А я тогда в дикой сумятице ничего и не почувствовал.

Когда самоходка остановилась в Нижнем Курпе, я, окончательно выбившись из сил, сразу же упал и остался лежать, совершенно изнеможенный. Но командир роты, невзирая на четырнадцать осколков в плече, нашел в ротной мастерской несколько отремонтированных самоходных орудий, набрал для них экипажи и отправился выручать свою роту, попавшую в беду. Немного спустя мне сообщили о гибели моего давнего товарища; он был тринадцатым из тех, с кем вместе я начинал военную службу в прежней воинской части. Его сразила пуля за противотанковым рвом. В боях у Малгобека и Сагопши наша дивизия потеряла около полутора тысяч человек личного состава, и могилы возле противотанкового рва образовали солидное по размерам кладбище.

Несколько дней спустя мы возобновили наступление на Малгобек и в конце концов захватили город. Он играл ключевую роль в нашем дальнейшем продвижении вперед. Не овладев им, нечего было и думать об успехе операции. (Овладев Малгобеком, немцы продвинуться дальше в направлении Грозного не смогли. На южном направлении немцы до 29 сентября усилиями моторизованной дивизии «Викинг» продвинулись от Нижнего Курпа на 25 километров на юг до Эльхотова и Илларионовки, но выйти к Орджоникидзе (Владикавказу), второй цели наступления, также не смогли. Позже, 25 октября – 5 ноября, немцы пытались прорваться к Орджоникидзе и Грозному, наступая западнее с последующим маневром на юго-восток. Заняв Нальчик и Алагир и выйдя на подступы к Орджоникидзе, немцы (в том числе дивизия «Викинг») были 12 ноября здесь разбиты, после чего фронт до отхода немцев с Кавказа стабилизировался. – Ред.)

И мне все-таки было трудно понять, почему русские, тогда прочно окружившие долину с трех сторон, не перекрыли и четвертую сторону. Для этого потребовалось бы не более дюжины танков и немного пехоты, но тогда бы не спасся ни один из нас.

Через некоторое время неотложные служебные дела привели меня в Кисловодск – еще один своеобразный уголок России. В этом районе находятся небольшие уютные и ухоженные города, основанные в царские времена, с неизбежными добавлениями монументальных особняков советской бюрократии. Это Ессентуки, Пятигорск и конечно же Кисловодск.

В Пятигорске, где был в 1820 г. Пушкин (после чего сочинил поэму «Кавказский пленник»), а Лермонтов в первый раз был в 1837 г., именно в Пятигорске родился замысел написанного позже романа «Герой нашего времени», и там же Лермонтов был убит на дуэли в 1841 г. – там я встретил друзей из родного города. Мы выпивали и беседовали всю ночь напролет, до самого рассвета. Из Пятигорска я переехал в Кисловодск, где у меня сложились нормальные дружественные отношения с местным гражданским населением, особенно с представителями мусульманской общины и сплошь антикоммунистами, настроенными откровенно прогермански. Когда я въезжал в город, навстречу мне попался карачаевский эскадрон, направлявшийся в горы, – все, как на подбор, великолепные всадники, сидевшие как влитые в седлах.