Книга День Нордейла - Вероника Мелан

– Нет, – ответили дети, – а что такое глобус?»

Лично я не знала о том, что такое эгрегор, но пояснять мне этого не стали.

– В своем настоящем прошлом – том, которое зафиксировано сейчас, – Регносцирос не пробудет в часовне и десяти минут. Произнесет мысленно слова, постоит, ожидая отклика, и уйдет разочарованный и еще более злой, нежели пришел.

– Так в чем заключается моя задача?

– В том, – ухмыльнулся Дрейк, – чтобы разочарованным он не ушел.

– Я что, должна буду стать указующим перстом «Господа»?

Мой любимый, кажется, откровенно издевался. По крайней мере, в глазах его читалось хитрое веселье.

– Примерно так.

– Смеешься?

– Нет, Ди, не смеюсь.

«Я обеспечу тебя дополнительной энергией, но твоя задача заключается в следующем: наполни часовню во время молитвы любовью. Так сильно, как можешь. Наполни любовью Баала, ту статую, на которую он будет смотреть во время произнесения мысленных слов, наполни пространство. Когда количество Света станет достаточным, пространство изменится – ты это почувствуешь. Это почувствует и Баал. Он сочтет это знаком и только поэтому задержится в лесу так долго, как нам нужно».

Вот, что сказал мне Дрейк перед тем, как отправить меня сидеть на грозящий обрушиться под моим весом балкон второго этажа.

Черт, лучше бы отправил обратно в грязный Моррисон к Декстеру. Там и то было спокойнее и уютнее, чем здесь – среди вечного и нетленного покоя тех, кто давным-давно покинул этот мир.

«Расслабься, Ди, это всего лишь часовня. Да, как в шотландских фильмах, да давно разрушенная, но пустая».

В том-то и дело, что пустой она не была – здесь, как и в любой другой церкви, пространство истончалось. Отсюда в небо уходил когда-то и кем-то намоленный луч – уходил к тому, кому адресовали просьбы о помощи – Богу. И оттого все становилось зыбким, эфемерным и неплотным. Здесь, среди холодных стен, все еще витали чужие мысли, и оставался след прихожан, ранее посещавших это место. Статуя местной Девы Марии хранила отражение печали лиц смотревших на нее людей.

И потому, несмотря на солнце за пыльными треснувшими стеклами, на синеву неба над деревьями, мне было холодно и неуютно.

«Наполни это место любовью» – легко сказать. Себя бы наполнить, чтобы не так страшно…

Все изменилось, когда вошел он – высокий человек с копной длинных черных спутанных волос.

Баал.

К тому времени, когда его подошвы зашуршали по раздробленным плитам, я успела отсидеть себе пятую точку и мысленно перебрать половину ругательств, которые помнила. Но, стоило услышать шаги, мысли улетучились. Переломный момент – максимальный фокус «Вкл».

Он вошел. Не быстро и не медленно – тяжело. Сделал пару шагов вглубь помещения, замер – как будто спросил самого себя: «Что я здесь делаю? Зачем?». Нервно мотнул головой, направился вперед.

Прошел половину пути до того места, где когда-то стоял алтарь, – так же, как и я, не нашел глазами скамей, остановился перед постаментом. Поднял глаза на статую Девы Марии с младенцем.

И я сквозь то самое истончившееся пространство вдруг почувствовала его – Баала. Всю его ненужность самому себе, ненависть, боль. И знала, что в этот момент он смотрит не на статую, но на свою мать, которая никогда не любила сына – сына-выродка, отпрыска демона, человека с половиной души.

Баал ненавидел людей вокруг и себя за то, что родился таким. Друзей, которых никогда не имел, любовь, которую никогда не испытывал. И пришел он сюда за тем, чтобы раз и навсегда убедиться, что ничего хорошего для него у судьбы в запасе не припасено.

«Да, – как будто говорил он, – я склонился на колени. Один раз. Пинай и ты тоже, Господи…»

И во мне состоящий поначалу из возмущения и сострадания, а после настоящей безусловной любви расцвел золотой шар.

«НЕПРАВДА, – мысленно зазвучало пространство. – ТЫ – ЧЕЛОВЕК. Прекрасный человек, чуткий, мудрый и сердечный». Я вдруг стала ей – его матерью, а заодно и той самой Девой Марией с младенцем – Настоящей Матерью всего сущего. Почувствовала, как ко мне пришел мой ребенок – брошенный и потерянный. Бесценный, родной и очень одинокий.

И раскрыла где-то внутри спящие глаза Сущность. Засияла золотым светом, распустила за спиной сверкающие крылья, обняла все вокруг: мужчину, стены церкви, старые иконы, чужие, почти растворившиеся желания и просьбы.

«Ты не один и ты любим, – говорила я мысленно, – ты родился цельным и уйдешь таковым. Не ищи подсказки тому, что очевидно: ты достоин любви. Ты мудр, чуток и добр. Ты – один на свете, и замены тебе нет…»

Мои слова звучали сквозь пространство и время, они звучали сквозь пласты воздуха и толщу невидимой воды – они шли от сердца к сердцу. А перед воображением моим текли, словно воды спокойной реки, кадры из чужой жизни: обнимающая мужчину с черной гривой стройная Алеста, добротный деревянный дом, утонувший в зелени, веселая девчушка с отцовскими кудряшками, названная Луарой, – другой мир, другая жизнь – будущее.

«Найдется та, кто полюбит тебя таким. Найдется твоя судьба, и родится у тебя дочь…»

Слова не звучали, но они были светом, чувством, золотой пылью. Они были временем, предрекающим прекрасное, ласковой рукой для того, кого никогда не ласкали.

– Живи, – неслышно шептали губы, – не черствей. Не смей ожесточаться. Ты скоро полюбишь и будешь любим.

Сколько прошло минут с тех пор, как Регносцирос вошел в часовню? Я не знала, потому что все это время сидела, сжав холодными пальцами балюстраду, и не смела пошевелиться. Потому что, как только начала работать с любовью, закрыла глаза и переместилась во внутренний мир – именно там наполняла теплом.

А когда открыла глаза…

Я никогда – ни до, ни после – не видела ничего подобного: церковь сияла. Мерцал золотыми искорками воздух, посвежели вдруг иконы; Дева Мария светилась в луче упавшего на ее лицо солнца. И улыбался сидящий на руках малыш. Печаль ушла из камней, потеплели стены, в часовню вошел первозданный покой.

А Баал, стоящий перед статуей, вдруг забыл о том, что комкал в сжатых пальцах кусок ткани, и медленно опустился на колени.

Отражающийся от Марии луч падал прямо на его фигуру – грудь, волосы, лицо.

Дрейк был прав: пространство изменилось. Чужая душа, которая, войдя сюда, плакала, теперь отогревалась надеждой; пошел трещинами кокон из страхов, вылетала вместе с ветерком через дверной проем боль. Старая пыль сделалась ковром для подошв, а иконы вновь делились силой. Переливалась в воздухе энергия Любви – поддерживала, гладила и успокаивала всех присутствующих – шептала о том, что все будет хорошо. Верь-верь-верь…

И он верил – я видела. Теперь, сам не зная почему, верил.