Книга Мария Каллас - Клод Дюфрен

Не прекращавшаяся полемика вокруг ее внешнего вида все больше и больше задевала самолюбие Марии. Даже превратившись в стройную женщину, Каллас-сильфида никогда не сможет забыть Каллас-толстушку.

И все-таки, как известно, оперная публика прежде всего ценит в исполнителе голос. Любители оперы готовы были закрыть глаза на полноту певицы, если своим голосом она ласкала их слух. Так, миланская публика с нетерпением ожидала Марию на новый сезон в «Ла Скала». В декабре 1952 года для певицы начался второй этап восхождения на самую престижную в мире оперную сцену. Похоже, ей предстояло выдержать жестокую борьбу с конкуренткой, поскольку поклонники бельканто разделились на два противоположных лагеря: сторонников Тебальди и поклонников Каллас. Те и другие поддерживали своих кумиров с таким неистовым пылом, что атмосфера в зале всегда обещала накалиться до предела. Глава клакеров, который по обязанности остается беспристрастным и выполняет волю того, кто ему платит, пользовался ситуацией, чтобы постоянно переходить из одного лагеря в другой. В зависимости от суммы взятки, полученной от «тебальдистов» или от «калласистов», он организовывал в зале бурю аплодисментов или оглушительный свист.

Директор театра Гирингелли сделал хитроумный ход, чтобы соперничество двух группировок поклонников не закончилось потасовкой. Он разделил театральный сезон на две части: в первой выступала Мария, а во второй — Рената.

В своей части сезона наша оперная дива пела в трех операх: «Макбет», «Трубадур» и «Джоконда». Роль леди Макбет уже не первый раз внушала ей недоброе предчувствие. Следует отметить, что положенное на музыку произведение Шекспира отнюдь не способствовало поднятию настроения Марии. Настраивала на мрачный лад и музыка Верди. И вот Мария, за которой пристально следила не только публика, но еще и не полностью покоренные ее талантом критики, в тот вечер, 7 декабря, когда пела партию леди Макбет, заткнула рот последним злопыхателям, произведя незабываемое впечатление на истинных любителей оперы. Жан Пьер Реми, описывая игру и голос примадонны во время этого спектакля, говорил об «охваченном страхом демоне, о сопрано на грани человеческих возможностей, способном одновременно звучать то по-звериному исступленно, то чрезвычайно нежно… Призрак, издающий нечеловеческие вопли, и светская дама, предлагающая выпить у нее в доме тому, чью бдительность она желает усыпить…» Во славу гения Каллас от партера до балкона на протяжении целых двадцати минут раздавался гром аплодисментов.

Мария также навсегда запомнила этот восторженный прием. Многие годы спустя во время одной нашей беседы она вдруг начала вспоминать то представление. «Я подошла к самому краю оркестровой ямы. Публика аплодировала, с балконов доносились крики «браво». В этот момент я не отдавала себе отчет в том, что все это было в мою честь… Это походило на океанскую волну, бьющуюся о стену волнореза… Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что вся эта буря разразилась из-за меня. К чувству, которое я испытывала в тот момент, возможно, примешивалась гордость. Однако прежде всего меня переполняло чувство глубокой удовлетворенности из-за того, что мне удалось преодолеть все препятствия и обойти все многочисленные ловушки, которыми изобиловала эта роль. На протяжении всего спектакля я отождествляла себя с этой ужасной леди Макбет, и мне доставило неописуемое удовольствие превратиться снова в Марию Каллас, то есть в выполнившую свою миссию оперную певицу, оправдавшую надежды публики… Я была так счастлива, что, оказавшись в своей артистической уборной, помню, долго плакала…»

В стройном хоре хвалебных голосов в прессе все же прозвучало несколько фальшивых нот. Так, Рубенс Тедечи, журналист, ведущий рубрику в газете «Унита», писал: «Госпожа Менегини-Каллас чередовала удачные пассажи с менее удачными. Ей не удалось показать величие леди Макбет, без чего она не могла существовать».

К тому же яростные противники певицы направили в зрительный зал своих посланников, чтобы сорвать спектакль. Однако не тут-то было! Бедолаги затерялись среди восторженных поклонников певицы, и им не осталось ничего, как «спрятать свои кинжалы в ножны».

Вот что по поводу того памятного вечера писал журналист Теодоро Селли на страницах «Карьере Ломбардо»: «Возможно, никакая другая опера так не подходит к Каллас, как «Макбет», ради которой Верди в свое время отказался от певицы с мелодичным голосом. Он остановил свой выбор на Барбьери-Нини, великой актрисе, которая была способна издавать «почти дьявольские» звуки, по выражению самого Верди. Единственным результатом выходки двух или трех человек, пришедших на спектакль со свистками и попытавшихся освистать певицу, стало то, что теплый прием зрителей вылился в бурю долгих восторженных оваций».

Так Каллас имела триумфальный успех не только благодаря своему исключительному дарованию, но и из-за своих недостатков, которых, кстати, тоже хватало.

«Джоконда», вторая опера, в которой Мария спела на сцене «Ла Скала», была исполнена в более спокойной обстановке. Невооруженным глазом было видно, что певица очень устала. И прежде всего потому, что между двумя миланскими спектаклями она успела съездить во Флоренцию, Венецию и Рим, где спела в других операх. Как всегда, ее мучили две неутолимые жажды — петь… и зарабатывать деньги. И все же главная причина ее усталости была в ином — после испытанного во время представления «Макбета» необычайного напряжения она находилась на грани нервного срыва. Отсюда и участившиеся недомогания, и вечные проблемы со стороны сердечно-сосудистой системы. К счастью, успех ее последних выступлений в «Ла Скала» в феврале-марте 1953 года утвердил музыкальный мир во мнении, что среди исполнителей никто не мог сравниться с ней. Противники певицы, воспрянувшие было духом после «Джоконды», были вынуждены снова спрятать в карманы свои свистульки.

На этот раз певица уже знала, что покорила «Ла Скала». И это был всего только предвестник той славы, которую она завоюет на миланской сцене. Мария была в то время состоявшейся звездой, но еще не идолом публики. Терпение! У нее все было впереди. И это время было отнюдь не за горами. Впрочем, она приближала его, как могла. Титта также вносил свой вклад в это светлое будущее. Бывший хозяин кирпичного завода превратился в настоящего импресарио.

Не успев до конца испить чашу славы в Милане, Мария поспешила во Флоренцию, где ей предложили выступить в новой для нее роли, которая была ей по плечу — или, точнее, выше ее продемонстрированных пока возможностей: спеть партию Медеи в одноименной опере. На протяжении полувека произведение Керубини не ставилось на сцене прежде всего потому, что трудно было найти актрису, способную воплотить эту героиню из древнегреческой мифологии, героиню, которую предательство любимого толкнуло на чудовищные преступления. Актриса должна была кожей чувствовать дыхание рока, ощущать трагедию, передать голосом пароксизм терзавших героиню страстей, и ее величие, и злодейство, и пафос. Вот где Мария могла проявить в полной мере свой взрывной темперамент, дать волю своему гневу, докопаться до истинных причин трагедии Медеи.

Один из счастливчиков, которому повезло присутствовать на спектакле во Флоренции, и тридцать пять лет спустя все еще не мог справиться с волнением: «В третьем акте Каллас удалось перевоплотиться в свой персонаж до такой степени, что я забыл, что речь шла об опере. Она была настоящей Медеей, женщиной, одержимой внезапным желанием убивать… Присутствовавшие в зале зрители затаили дыхание, захваченные полностью нереальным зрелищем, происходившим перед их глазами… Я помню, как по моему лицу стекал пот и как я задыхался от волнения посреди толпы, скандировавшей имя Каллас».