Книга Цена вопроса. Том 1 - Александра Маринина

С другой стороны, если жена обидится и перестанет с ним разговаривать, то Константин Георгиевич хотя бы на несколько дней окажется избавлен от обсуждения вопроса о приемном ребенке. И при этой мысли он испытал облегчение. «Я не люблю ее, – подумал он спокойно, как думал об этом последние годы. – Мне очень жаль, она чудесная, добрая, искренняя. Юля – красивая женщина, прекрасная мать и прекрасная хозяйка. Но я уже давно ее не люблю. Я никогда не оставлю ее без помощи и поддержки, я благодарен ей за детей и за те счастливые годы, когда я был влюблен в нее, но мне было бы намного легче, если бы сейчас ее не было в моей жизни. Страсть прошла, а дружба не родилась. Обычный капкан, в который попадают миллионы».

Он вздохнул и встал из-за стола – разговор о третьем ребенке Юлия Львовна завела во время ужина, и они так и сидели друг напротив друга за овальным столом в просторной кухне.

– Юленька, это очень важный разговор и очень ответственное решение, которое нельзя принимать наспех, – проговорил Большаков. – Я принимаю все твои упреки, но сейчас не готов их обсуждать. Не обижайся, пожалуйста, но у меня сложная ситуация на службе, и мне нужно уйти. Мы обязательно вернемся к этому вопросу, только дай мне немного времени.

– Уйти? Куда? Куда можно уходить почти в десять вечера?! – неприятно взвизгнула жена.

– Мне нужно встретиться и переговорить с одним человеком.

Юлия Львовна побледнела.

– У тебя… У тебя женщина? Ты мне изменяешь?

– Ну что ты такое говоришь!

– Я все поняла, – медленно выдавила она, словно с трудом. – Ты завел себе бабу. И сейчас, когда я умоляю тебя о ребенке, ты собираешься уйти от меня и забраться к ней в постель. Отлично! Молодец! Продолжай в том же духе!

Константин Георгиевич аккуратно придвинул стул к столу, вымыл чашку, из которой пил чай, вытер ее полотенцем и поставил на полку.

– Юленька, людей не заводят, это не вши и не тараканы. Никакой женщины у меня нет, а служебная необходимость есть. И я очень прошу тебя отнестись к этому с пониманием. Мне нужно идти. Давай не будем ссориться, тем более скоро дети придут. Мы с тобой разберемся между собой, но пусть они не знают и даже не чувствуют, что между нами кошка пробежала. Хорошо?

– Ладно, – процедила Юлия сквозь зубы.

Большаков примирительно улыбнулся.

– Не «ладно», а встань, проводи мужа до двери, поцелуй его и пожелай ему удачи. Муж должен уходить на задание с легким сердцем, зная, что у него крепкие тылы.

Юля остывала так же быстро, как и заводилась.

– Знаю я эти ваши задания, – пробурчала она, но в уголках губ уже подрагивала слабая ответная улыбка. – Но не думай, что ты так легко от меня отделался. Я все равно не отстану от тебя насчет малыша из детдома.

– Обещаю тебе, что мы вернемся к этому разговору.

Константин Георгиевич натянул теплую куртку, всунул ноги в башмаки на толстой подошве, взял телефон и ключи от машины.

«Надо было бы позвонить Вере до того, как выходить из дома, – подумал он, спускаясь в лифте. – Но как позвонить, когда Юлька уже вбила себе в голову всякие глупости? Только хуже было бы. Ладно, сяду в машину и позвоню. Если Вере неудобно или ее вообще нет дома, то вернусь. Или поеду проветрюсь, подумаю в тишине и одиночестве».

Но Вера Максимова оказалась дома. И ей было вполне удобно.

Третий монолог

Пианино у нас не было. Но зато была очень старая, полурассохшаяся гитара, на которой когда-то давно бренчали папины приятели, приходившие в гости. Ничего не говоря отцу, я начал изучать нотную грамоту по интернет-самоучителю, рассудив, что сначала в любом случае нужно овладеть этой премудростью, чтобы хотя бы понимать самое элементарное, то есть разобраться в этих линеечках и кружочках и в прочих непонятных значках. На большом листе бумаги я перерисовал из Интернета клавиатуру фортепиано и погрузился в оказавшуюся такой трудной для меня науку. Никаких преподавателей и консультантов! Ведь Прекрасное Око ясно сказало мне: «Сделай сам». Сам – значит, никто не должен знать и уж тем более помогать. Отчего-то мне не хотелось, чтобы отец знал о моих занятиях, хотя я и понимал, что рано или поздно придется объясниться. Но это означало, что мне нужно будет солгать, ведь сказать правду я не мог, а лгать не любил.

Впрочем, нотная грамота довольно скоро, недели через две, перестала казаться мне непостижимой, я усвоил принцип – и дальше дело пошло легче. Глазами я все выучил, но совершенно не представлял, как оно должно звучать. Месяца через три я отправился в магазин музыкальных инструментов, нахально зашел в отдел пианино и роялей и сделал вид, что присматриваюсь и выбираю. Поднял дрожащими от волнения руками крышку самого дешевого пианино, воровато огляделся и робко нажал на клавиши: до – ми – соль – ми – до. В учебнике это называлось «трезвучие до-мажор». Потом попробовал трезвучие до-минор, вместо клавиши «ми» взял «ми-бемоль», прислушался. Читая учебники, я никак не мог понять разницу между мажором и минором, потому что не слышал звуков. Теперь услышал и понял, в чем разница. Мажорное трезвучие было веселым, минорное – грустным. И в тот момент меня осенил вопрос, ставший краеугольным во всей последующей истории с музыкой: почему? Почему разница всего в каких-нибудь полтона порождает совершенно разное настроение? И какой должна быть та музыка, которая изменит мир? Мажорной или минорной? Как правильно? В каком направлении мне двигаться?

Из магазина я вышел на ватных ногах, ошеломленный своим неожиданным открытием. Да, я всегда знал, что музыка может быть веселой или грустной, торжественной или печальной, но никогда не задумывался, за счет чего достигается это впечатление. И вдруг оказалось, что это всего лишь какие-то полтона…

Пора было переходить к практике. Освоив достаточно прочно основы нотной грамоты, я взялся за самоучитель игры на гитаре. Задачи освоить владение этим инструментом у меня не было, я хотел всего лишь научиться извлекать звуки, чтобы представлять звучание конкретных нот и разных интервалов. Разобравшись, в каком месте гитарного грифа и какую струну нужно зажимать, чтобы получились, например, соль-диез малой октавы или си-бемоль второй октавы, я почувствовал себя свободнее и увереннее. Когда отца не было дома, упорно играл гаммы и арпеджио, до мозолей на подушечках пальцев. Я постигал мир звуков, потом понемногу перешел к аккордам. И все больше убеждался в том, что гитара – не тот инструмент, который мне нужен. Ее звучание вызывало у меня тревогу и беспокойство.

Я никогда не забывал после занятий засунуть гитару на место, будто и не брал ее вовсе. Но отец заметил мои мозоли. Впрочем, случилось это весьма не скоро. В последнее время он стал часто задерживаться, приходил поздно, иногда не ночевал дома, и я подозревал, что у него появилась женщина. Так и оказалось. И я был этому искренне рад: пусть папа занимается собой, своей женщиной и своей жизнью, пусть как можно меньше внимания обращает на меня и на мои занятия, тогда мне не придется врать и скрывать.