Книга Моя сестра - Мишель Адамс

Я открываю дверцу серванта, и вижу старые фотоальбомы синего цвета, расставленные по годам. Один из них упал. Я ставлю его обратно, читая корешок: «1978». Провожу пальцем по остальным, три из них отсутствуют: 1984, 1985 и 1986 годы. Я сажусь на пол и начинаю перелистывать хрупкие страницы альбома 1978 года. Старый клей опадает, как пыль. На меня смотрят лица из прошлого.

– Что такое? – слышу я голос Антонио.

– Ничего, – отвечаю, закрывая альбом. – Думаю, они возвращаются. Я, пожалуй, пойду, надо собраться. Поговорим позже, перед вылетом.

Я вешаю трубку и вновь открываю альбом. Там мои родители в молодости. Перед Лувром, еще до постройки стеклянной пирамиды. Плавают в гондоле, очевидно, в Венеции. Счастливые лица, лишенные морщин, не обремененные страданиями и болью. Самое счастливое время было тогда, в юности, когда мы были молодой семьей. В альбоме есть пустые места, там когда-то были фотографии, ныне утерянные. Вот фотография, где они с ребенком. Их первенец. Видимо, это Элли.

Я берусь за другой альбом, 1983-й. Через год после моего рождения. Касаюсь потускневших золотых букв на корешке, открываю его. На первой фотографии Элли стоит перед столом, на столе торт на день рождения. Помадка блестит, свечи ярко горят, размывая изображение. Я насчитала пять мерцающих огоньков. Вокруг нее есть другие дети, но они держатся на расстоянии. Никто из них не улыбается, один вообще, плачет, поднимает ручки вверх, желая, чтобы его забрали. Я отбрасываю мысль о том, что это может значить.

Переворачиваю страницы, фотографию за фотографией, семья растет. Вот Элли и я вместе. Она бежит за собакой, той самой, которую позже убьет, я сзади, на трехколесном велосипеде без педалей. Ярко-желтое сиденье, кудряшки, обрамляющие пухленькое личико. Перелистываю страницу. Тот же зимний день, небо белое, на земле иней. Но теперь я на земле, видимо, меня столкнули с велосипеда. Элли убегает от меня, на заднем плане прыгает собака. Я улыбаюсь от самой идеи: мы вместе, как обычная семья. Домашний уют, которого мне не довелось ощутить. Во всяком случае, не из первых рук. Я только наблюдала за ним со стороны, как зритель с трибун. Но вот изображение, на котором я вижу нормальную семью: тут я, с лицом, красным от мороза, и глазами, влажными от слез, потому что сестра отобрала у меня велосипед. Мы были такой семьей когда-то. Переворачиваю страницу, надеясь, что на обороте будет продолжение истории, но страница пуста. Следующей фотографии нет.

Я слышу, что открывается входная дверь. Ставлю альбом обратно в сервант и выскакиваю в коридор, чтобы никто не успел заметить, что я спрятала фотографию своей матери в рукав. Это Фрэнк, он приехал первым, и я выдыхаю с облегчением.

– Айрини! А мы-то думали, куда вы подевались?

– Я ушла пораньше. Вы не могли бы отвезти меня в аэропорт?

– Вы уже уезжаете? – Он оглядывается на входную дверь, ожидая, что кто-то еще войдет.

– Так будет лучше. Действительно лучше. – Он кивает, будто бы понимающе. – Через десять минут?

Его плечи разочарованно опускаются, и я понимаю, что он вынужден меня огорчить.

– Простите, Айрини, но это невозможно. Через пару часов, когда поминки закончатся, – без проблем, но если я уеду сейчас, мистер Харринфорд меня со свету сживет. Особенно в такой день. – Он делает шаг ко мне. – В любом случае, вам лучше остаться. Будет неправильно уехать прямо сейчас.

Смущенная, я, скрепя сердце, соглашаюсь, и вскоре дом заполняется гостями. Что такое пара часов? Элли перестала плакать, и теперь исполняет роль хозяюшки. Заставляет Джойс бегать туда-сюда в ее неудобных туфлях-лодочках. Я смотрю на свои туфельки и чувствую вину за то, что ей, а не мне, приходится носить такую неудобную обувь. Есть чай и кофе, шампанское, херес, виски. Все, что душа пожелает, как будто бы мы в гостях у Вилли Вонки. Я опрокидываю пару бокалов виски, завалившись в углу гостиной на старинный стул эпохи королевы Анны. Алкоголь быстро на меня действует, потому что я ничего не ела уже почти сутки. Но мне хорошо. И все же, в надежде сохранить трезвый разум, я поднимаюсь, беру канапе из сыра и ананаса, за которым тут же следует кусок киша.

Кажется, никто не заинтересован в беседе со мной. И я рада этому, потому что их скользких взглядов через плечо уже достаточно, чтобы выбить меня из колеи. Я помню, как Элли говорила, что все будут знать, кто я, и понимаю, что она была права. А как иначе, если я так похожа на женщину, на похороны которой они пришли? Поэтому я украдкой возвращаюсь в кабинет, забирая бумажку с информацией о рейсе, которую в спешке оставила, а после отступаю к спальне с бокалом виски в руке, чтобы переждать там последние часы.

Ставлю бокал на прикроватную тумбочку и скидываю все свои вещи в сумку, включая также и фотографию моей матери из кабинета, и херес, который, как я решила, уже не нужно возвращать. Они передо мной в долгу, но целую жизнь отдать сложно, так что я заберу напоминание в виде бутылки и буду считать, что долг частично выплачен. Также сверху кладу в сумку рамку с бабочками. Но теперь, когда все упаковано, комната кажется еще более мертвой, чем раньше. Как будто меня выселяют во второй раз.

Слышу скрип ступенек, ручку двери дергают снаружи. Я застегиваю молнию и оборачиваюсь, и тут же дверь открывается.

– Фрэнк сказал мне, что ты хочешь уехать, – неуверенно бормочет Элли, медленно двигаясь ко мне.

– Да. – Она уже не выводит меня из равновесия так, как раньше, ощущения другие. – Я готова уехать домой. Обратно в свою жизнь.

– Когда?

– Сегодня. Кстати, ты должна знать, что с завтрашнего дня я сменю свой номер. Не ищи меня на этот раз. – Мне нужно начать с чистого листа, нужен очередной шанс оказаться подальше от нее. – Я больше не могу играть в эти игры с тобой, Элли. – Я сажусь на край кровати, готовая вот-вот заплакать, к этому меня подталкивает голландский виски. Впервые с момента приезда я смотрю на нее в упор и первой. – Нам больше нечего сказать друг другу.

Всю жизнь я верила, что принадлежу этому месту. Но теперь, когда я знаю, что это не так, мне нужно убираться отсюда. Надо перестать фантазировать о том, какими были когда-то этот дом и эти люди. Я получила от приезда сюда все, что мне было нужно. Моя мать любила меня, теперь я знаю это. Все остальное – лишнее, включая Элли. Я хочу себе такое будущее, в котором смогу обернуться назад и сказать: «Да, я не понимаю, что случилось, но готова принять, что это было сделано во имя любви». Узнать больше – риск для меня. Я успокоюсь на том, что уже знаю.

– Ты, правда, имеешь это в виду, да? – Элли совсем поникла. – Ты говорила это и раньше, помнишь? – Она садится рядом со мной, между нами лежит моя сумка.

– Я уверена, что говорила это много раз, Элли. – Я спокойна, больше не хочется плакать. Ощущение, что чему-то пришел конец.

– Но ты говорила, не имея это в виду. – Она кутается в большой черный кардиган, который накинула на легкое платье, надетое специально для похорон. Слышу, как Джойс делает что-то на кухне, слышу голос отца, прощающегося с последними гостями. – Ты говорила это всерьез только один раз.