Книга 127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон

Да, такие мысли о предчувствиях смешны, но мой разум уже затуманивает усталость, я бодрствую больше тридцати двух часов. Я ощущаю вялость, глупею. Недостаток сна усиливает и без того истощенное состояние. Не давая себе впасть в дремоту, чтобы не повредить при этом правую руку, я встегиваю лесенку в веревку, подвешенную к спусковому кольцу, и снова располагаю ее так, чтобы веревка сняла нагрузку с моих ног. Теперь обвязка закреплена на якоре, ноги не нагружены и опасность дернуть руку меньше. На часах — 14:45.

Не знаю, чего я ждал, какого случая, но именно после трех я решаю вытащить свою мини-видеокамеру и сделать первую запись. Повторяя ставшую уже стандартной процедуру, я распускаю лямку, и рюкзак съезжает к моим коленям. Помимо буррито, камера — самое ценное, что осталось в рюкзаке. Там, на дне, перемешанные в кучу, валяются еще CD-плеер, запасные батарейки и пустой бурдюк от кэмелбэка, все остальное уже пущено в ход. Я включаю прибор размером всего с ладонь, отщелкиваю экранчик, поворачиваю его так, чтобы наверняка попасть в видоискатель, и нажимаю кнопку записи. После этого ставлю камеру на верхнюю полку валуна.

Что ж, начинаем сначала. Допусти, что, кто бы ни увидел эту запись, он ее увидит уже после твоей смерти. Можешь оставить камеру на камне и нацарапать на стене: «Включи меня». Может быть, наводнение отделит камеру от твоего тела. Расскажи им все.

Включаю запись:

— Сейчас три часа пять минут, воскресенье. Прошло двадцать четыре часа с того момента, как я застрял в каньоне Блю-Джон, выше Большого сброса. Меня зовут Арон Ральстон. Мои родители — Донна и Ларри Ральстоны из Энглвуда, Колорадо. Кто бы ни нашел это послание, пожалуйста, постарайтесь передать камеру им. Сделайте это. Я был бы вам очень признателен.

Я подолгу моргаю и почти не смотрю в экран камеры. Выгляжу жутко неопрятно из-за щетины, я зарос — в последний раз я брился дома в Аспене, четыре дня назад. Но что меня действительно пугает — это мой измученный взгляд. Глаза мои — два огромных, широко распахнутых шара, в которых отражается все мучительное напряжение последних суток. Огромные мешки оттягивают нижние веки.

Слова я произношу невнятно, вяло, в паузах между тяжелыми вздохами. Изо всех сил пытаюсь говорить разборчиво:

— Итак… Вчера я проходил через каньон Блю-Джон… В субботу… приблизительно без пятнадцати три, где-то близко к тому, я добрался до места, где Блю-Джон снова сужается в щель. Прошел несколько сбросов вниз свободным лазанием… Нормально пролез… добрался до второй группы каменных пробок… Здесь я сейчас и нахожусь. Один из валунов выскочил, когда я, спускаясь, нагрузил его. Он соскользнул, раздавил и зажал мою руку в капкан.

Подняв камеру, я снимаю то место, где мое предплечье и кисть уходят в камень, исчезают в невообразимо узкой щели между валуном-пробкой и стенкой каньона. Потом делаю панораму, поднимаю камеру выше, чтобы голубовато-серая рука была видна целиком.

— То, что вы видите, — это моя рука, входящая в скалу… и там она зажата. Кровообращения нет уже двадцать четыре часа. С большой вероятностью рука уже погибла. — Потом я поворачиваю камеру так, чтобы были видны якорь, стропа и спусковуха. — Эти веревки и вся эта система, которую вы сейчас видите, сделаны для того, чтобы я мог иногда садиться, чтобы мне не приходилось стоять все время. Когда произошел несчастный случай, я не спускался по веревке, я надел систему уже позднее, чтобы сесть. Я прикладываю массу сил, чтобы уберечься от переохлаждения. У меня осталось очень, очень мало воды. У меня было меньше литра, когда я оказался здесь. Сейчас у меня осталось примерно треть литра. С такими темпами вода кончится еще до утра.

Налетает порыв ветра, и секунд на пять я прерываюсь, неостановимо дрожа всем телом.

— Мне очень трудно сохранять температуру своего тела. Уф… И вообще, я в глубокой заднице.

Я морщусь, лицо мое перекошено, я прибит весом собственных слов.

— Никто не знает, где я, за исключением двух девушек — Кристи и Меган из Моаба, из тамошней «Аутворд баунд». Я встретил их вчера, когда шел к Блю-Джону. Потом они вышли Западным рукавом, а я пошел дальше… Я приехал на велосипеде, который оставил километрах в полутора к востоку от перевала Бёрр, у дерева, метрах в ста пятидесяти от дороги, с левой стороны, если ехать на юго-восток. Это красный «Тинн эйр Роки маунтин», он должен быть на месте. Велосипед пристегнут к дереву, ключ здесь, в моем кармане.

Опять начинает дуть ветер, его шум заглушает голос, и я прерываю запись. Жмурюсь так, чтобы песок не летел в глаза. Потом собираюсь с мыслями и запускаю запись снова — мне нужно рассказать о том, какие варианты спасения я перепробовал.

— Вот как я все это вижу… происходит одновременно четыре вещи… четыре способа освободиться. Э-э-э… Я тут дрожу. Э-э-э… Я попытался переместить валун веревками. Установил якорь и привязал веревки так, чтобы я мог вставать в них ногами. Пытался сдвинуть валун, но ничего не вышло.

Я трясу головой, борясь с волнами усталости, и зеваю.

— Я попытался раздробить валун. Судя по успехам, которых я добился за сутки напряженной работы, можно посчитать: чтобы разбить камень, понадобится сто пятьдесят часов работы. Если это вообще возможно. Одна из трудностей в том, что моя рука фактически поддерживает скалу. Это значит, что каждый раз, когда мне удается подрубить валун, он немного оседает, и камень точно так же продолжает давить на руку. Я не чувствую, как это происходит, движения микроскопические. Но промежуток между валуном и стенкой — вот тут — я вижу, что он становится меньше с тех пор, как я начал эту работу. Здесь видны следы осколков под веревкой. Там вы можете увидеть, что осколки засыпали веревку. Я сумел выкрошить довольно много в этом месте, где сейчас лежит веревка. И там, где вы не видите, тоже выкрошил, моя рука теперь накрывает следы. Это тоже потому, что камень сдвинулся.

Я остановился, чтобы облизать сухие губы и сделать большой и тяжелый вздох. Перечисление неудавшихся вариантов спасения наводит на меня уныние, и я слышу тоску в своем голосе.

— Так, про два варианта я сказал. Третий… Третий заключается в том, чтобы отрезать себе руку.

Лицо перекашивает от недавних воспоминаний, приходится прерваться на десять секунд, прежде чем я могу продолжать неприятное объяснение плана, который ненавижу всем сердцем.

— Я сделал жгут и пару раз примерил его, думая о своих планах… Я был настроен сделать это… Но ампутация — это почти наверняка самоубийство. Отсюда — э-э-э… четыре часа хода до моего пикапа. Это получилось бы… Если бы это вообще было возможно на скальном участке четвертой категории… Мне пришлось бы идти тем путем, которым я сюда пришел, — это четыре часа, но там у меня нет никакого транспорта. Ну, в общем, у меня есть байк, но… мм… Выйти Западным рукавом — это было бы на два часа позже… спустя… меньше… два часа, возможно, два с половиной часа. Но там снова четвертая категория, которую мне, вероятно, не пройти с одной рукой. Выбирая между потерей крови и обезвоживанием, я исключаю первый вариант. Я думаю, что умру, если отрежу себе руку… Та-а-а-ак… Четвертый вариант — это если сюда кто-то придет. Это место — часть каньона, который сам по себе не особо популярен у туристов, а его продолжение и того меньше. Так что, думаю, вряд ли кто-то здесь появится раньше, чем я умру от обезвоживания и переохлаждения… Забавно… Температура — восемнадцать градусов, во всяком случае так было вчера в это же время. Сейчас, я думаю, на градус или два холоднее. Ночью было градусов двенадцать, терпимо. Но я долго трясся от холода. А когда просыпался, то начинал опять долбить валун. Но на самом деле я не спал — сидел и пытался заснуть.