Книга Сердце Льва - 2 - Феликс Разумовский

Странно устроена женская психика — у представительниц прекрасной половины человечества не бывает тайн от недоброжелательниц подружек, попутчиков по купе и врачей геникологов, пусть даже самозванных. Однако Андрон своим попутчицам не верил, все их секреты проверял лично и с высоким качеством, быстренько переходя от слов к делу. Простому, молодому и дурацкому, которому бог в помощь…

«Что, оргазм не той системы? Проверим!.. Дискомфорт во время акта? Раздевайтесь!.. Со сфинктером нелады? Гм, интересный случай. Ну-с, попробуем с вазелином…» Свое непосредственное участие в лечении он объяснял новейшей разработкой, американской секретной системой Мюллера. Максимальнейший контакт между врачом и пациентом. Как папа Фрейд завещал. Теснейшее взаимопонимание, глубочайшее проникновение, полнейшая удовлетворенность. Все желания страждущего закон для эскулапа. Самое интересное, что Андронова система работала, многим помогало…

Где-то в середине февраля так вот и рулил себе Андрон в поисках очередной болящей. Весело урчал мотор, жигули плескались в рассоле, настроение было отличным — скоро грачи, вешние воды и открытие сезона. Вечер, хоть и зимний, был отволгл, пасмурен и зыбок, народ на тротуарах нагл и изрядно пьян, матовый свет луны, скупо пробивавшийся сквозь низкую облачность, тускл, призрачнен и обманен. Падлы фонари почему-то не горели вовсе. Может быть, поэтому Андрон вовремя и не заметил фигуру, трудно отлепившуюся от столба, чтобы пересечь улицу в неположенном месте. Однако все же среагировал, дал по тормозам, так что машину занесло и бампером боднуло нарушителя под зад — тут же тот исчез из вида, оказавшись под колесами машины.

«Ну бля, сука бля!» Удар был вскользь, еле ощутим, но Андрона сразу прошиб холодный пот: «Все, писец, приехали. Вот только ДТП с потерпевшими ему не хватало. Сейчаса начнется — скорая, ГАИ, изъятие документов, сдача крови на анализ. Съездил, называется, по блядям!» Руки его судорожно вцепились в руль, сил не осталось даже, чтобы подняться с сиденья.

Так что первым поднялся стукнутый — натурально, хватаясь руками за капот. Буркнул что-то, резко повернулся и, придерживая руками зад, чинно поковылял себе по раскисшему тротуару. Что-то в его походке было на удивление знакомое.

— Эй, мужик, — сбросив наконец оцепенение, Андрон рванулся из машины и, что было мочи, пустился за потерпевшим. — Постой, мужик, постой, разговор есть!

Он достаточно наслушался про все эти штуки с ДТП. Если потерпевший ходит, главное не дать ему уйти, а посадить в машину и денег дать. Чтобы расписку накарябал, что претензий не имеет. А то потом залудит еще стакан и накатает ментам заяву, что такой-то с номером таким-то злостно сбил меня, трижды обматерил ГАИ и по кривой убрался с места происшествия. Хлопот потом не оберешься. Так что первым делом — денег дать.

— Ну постой же, постой! — Андрон с легкостью настиг свою жертву, взяв за локоть, мягко придержал, повернул к себе и жутко удивился. — Рубен? Ты?

Да, неисповедимы пути господни, это был Рубен Ашотович. Но господи, в каком же виде! Жалкий, продрогший, без шарфа и шапки, с бледным лицом, мокрым то ли от слез, то ли от осадков. Впрочем мокрыми насквозь были и штаны, и пальто, и ужасные скороходовские говнодавы — поваляйтесь-ка, побарахтайтесь в раскисшем снежку. Ноги плохо держали Рубена Ашотовича, он был сногсшибательно, до изумления пьян, но пьян как-то интеллигентно. Ни мата, ни спеси, ни резкий телодвижений, только извиняющаяся улыбочка да невнятное бормотание. Но Андрона признал, полез обниматься по-кунацки.

— Здравству, дорогой, здравствуй. Эх, жопа у меня болит.

Язык плохо слушался его, выпитое сказывалось, да и замерз как собака до зубовного стука.

— Эх, Рубен, Рубен…

Андрон забыл и про блядей, и про ГАИ, и про недавний свой мандраж, посадил Рубена в машину и повез к себе на Фонтанку. К Полине такого нельзя, хоть и промокшего, замочит враз.

— Эй, банщик, пару поддай, еще, еще…

В тепле салона Рубен Ашотович размяк, расслабившись, растекся аморфной массой по сиденью и сразу же забылся сном, а будучи разбужен, откантован в дом, напоен крепким — одна заварка — чаем, снова закемарил, плюхнувшись ничком на Тимову кровать. Храпел он страшно, долго не давал заснуть ворочавшемуся Андрону и чуть было не вспугнул чуткого и мнительного Арнульфа. Тем не менее, ночь как-то минула.

— Ну-с, алкоголики, дебоширы, тунеядцы, подъем, — Андрон, проснувшийся первым, умылся, побрился и принялся будить так и не изменившего позы Рубена. — Вставайте, граф, вас ждут великие дела.

Ну да, чайник вскипел, скороходовские, набитые газетой гавнодавы высохли, краденая детскосадовская каша разогрета. Жизнь, дорогой граф, прекрасна и замечательна. Однако судя по Рубену Ашотовичу сказать сие было затруднительно — он был помят, растерян, а главное никак не мог вспомнить перипетии дня минувшего. Без штанов, с больной головой, на скрипучей кровати. С огромным кровоподтеком на заду. Только-то и ясно, что похмелье, тягостное, муторное, долгомотное. Полцарства за коньяк! Увы, ничего горячительнее горячего кофе в доме не нашлось. Да и то скверного детскосадовского разлива.

Завтракали в скорбной тишине без разговоров. Андрон тактично, ни о чем не спрашивая, с аппетитом пользовал ячневую смесь, Рубен Ашотович, страдая, лазил чайной ложечкой в мутный кофе, на лысом его черепе блестели капли пота, в глазах, налитых кровью, светилось отвращение. Нет, не к бурой приторной жидкости, к самой жизни. Молчание становилось тягостным, ощутимо плотным, стопудовой гирей повисало в воздухе. Не дай бог упадет…

— Ну, а как там Полина? — начал было разговор Андрон и тут же раскаялся.

Рубен Ашотович еще больше помрачнел, резким движением в штопор закрутил неповинную ни в чем ложечку.

— Не знаю, давно не виделись. — Голова его вдруг затряслась, мятое лицо собралось складками, сморщилось, словно печеное яблоко, и он заплакал, глухо, без слез, тяжело выкатывая небритый кадык. — С месяц уже. Ушла. К какому-то мужику. Сказала, навсегда.

Что-то было в нем от Васисуалия Лоханкина и розовобрюхого, загнанного в клетку хомяка, которому чешут сторублевкой это самое розовое брюхо. Вот ведь, ушла, волчица старая и грязная при том!

— Брось, Рубен, все бабы суки, — веско произнес Андрон, и атмосфера сразу разрядилась, живительным озоном ее наполнила мужская солидарность.

— Да, да, конечно суки, — Рубен Ашотович, вздохнув, начал успокаиваться, зубы его дробно стукнули о чашку с кофе. — Вот ведь, ушла. Сказала, что я ей всю жизнь испоганил с моим национальным вопросом. Точнее, с армянским носом. И за кордон она не поедет. Это после всего-то?

Чувствовалось, что он не так переживает измену Полины-жены, как предательство Полины-друга.

— Все правильно, из ребра, — Андрон глубокомысленно прикончил смесь, набулькал кофе и взялся за бутерброд. — И что же теперь?

— А ничего, — Рубен Ашотович поставил чашку, мятое лицо его сделалось серым. — Буду хоронить прошлое. Один знакомый зовет на кладбище в пахоту, негром. Перекантуюсь лето, а там видно будет. Честно говоря, ничего хорошего не жду, все как-то мрачно.