Книга Агент из Версаля - Владимир Бутенко

Из храма доносились возгласы дьякона и пение хора, и Леонтий, понимая, что служба кончится нескоро, с любопытством осматривал зрителей на трибунах. «Вот супротив кого Пугач выступал, уничтожать хотел, – размышлял он с непонятной самому себе иронией. – Вон сколько их! Разве сломишь такую кумпанию с козацким умом? Да и войска у них гораздо более, чем у нас… Ну, ежели б и победил Емелька, и на престол залез? С кем бы управлял государством? С атаманами и мужиками, анчутками косорылыми? До всего надо доучиться и устройство познать, а не дуроломить, кровя пущать! И матушка-государыня правильно учинила манифест. Заблудших простила, а вершителей бед наказала. Я так бы не поступил. За отца отомстил бы безжалостно! Потому как без прикороту нас, козаков, не сдержать…»

После молебна, при первом возглашении императрице «Многая лета», грянул залп вестовых пушек. Его троекратным беглым огнем поддержали солдатские ружья. На паперти появилась Екатерина Алексеевна, и кремлевский перезвон подхватили все колокола Москвы, разнося благую весть. Капитан-гренадер, кому Ремезов подчинялся в этот час церемонии, всполошившись, приказал донцам уплотнить строй, дабы избежать всевозможных казусов. И Леонтий, подступив к помосту, поднял голову и увидел проходящую государыню в двух саженях от себя.

Богиня в пурпурном одеянии проплыла мимо него, простого козака, и, как показалось, милостиво глянула в сторону почетного конвоя из многочисленных армейских частей. Так, затаив дыхание, и стоял ошеломленный Леонтий, пока хвост праздничного шествия не скрылся в глубине Грановитой палаты.

Зазывалы тут же стали приглашать честной народ к столам, накрытым яствами и веселящими напитками разных видов, от заморских вин до сивухи. Не удержались и донцы, и, хватив по нескольку шкаликов выдержанного рейнвейна, пустились в пляс под бойкую музыку гусляра и свирельщика, специально приглашенных сюда. И все прочие гости находились в необыкновенно ликующем настроении!

Леонтий, глядя на пьяные, раскрасневшиеся на жару физиономии, на хохочущих пузатых сановников и их жеманных супружниц, вспомнил отчего-то бой на Калалы, Платова и Ларионова, односумов. И тех козаков, что не вернулись с кубанской стороны и Кавказа. И не перезвон стал звучать в его ушах, а тревожный и протяжный набат, похожий на тот, что поднимал на смертельную схватку жителей Наур-городка. И этот кавказский набат вытеснил прежнее приподнятое ощущение праздника. «Вас бы туда, где братушки-донцы полегли да терцы с гребенцами!» – с негаданной обидой размышлял он, проведя свой полувзвод через толпу пьющих, орущих дармоедов, которые и пороха никогда не нюхали. И таким чуждым показалось всё здесь, не любым. Скорей бы домой, в курень родной. Там и воздух иной, и душе легче!..

* * *

Екатерина, несмотря на недомогание и крайнюю раздражительность, мужественно выдержала весь этикет и порядок великого торжества. Когда же царский поезд, выехав из Кремля, остановился у Пречистенских ворот, начались схватки, которые, к счастью, прошли, когда она с помощью «Гришулички» вышла из кареты и пошла ко дворцу. Кружилась голова, но она по знаку церемониймейстера приостановилась, чтобы в знак всеподданства и преклонения четверо фельдмаршалов – Румянцев, Разумовский, Чернышев и Петр Панин – подхватили и понесли шлейф ее царственного наряда. И как ни была она густо напудрена, Потемкин, сопровождавший ее карету на коне, а теперь шествующий рядом, с тревогой шепнул:

– Тебе, матушка, нездоровится?

– Рассуждать неможно. Бог милостив, – едва шевельнула она обескровленными губами и поощрительно улыбнулась иностранным посланникам, выстроившимся у дворцового входа.

В ночь на двенадцатое июля императрица благополучно разрешилась дочкой. О начавшихся родах Григорий Александрович узнал одним из первых и лично поставил у покоев государыни караул из гренадеров. Он был чрезвычайно взволнован. И в то же время благодарил Господа, что молебствие и праздничный прием минули, а всенародное гуляние на Ходынском поле подождет.

Потемкин надеялся, что «милая Катюшка» подарит ему сына. Он мечтал о нем, которого непременно бы определил в полк, чтобы пошел по стопам батюшки… Но знал, что мечте этой не суждено будет сбыться…

С ведома и согласия Екатерины новорожденную отъяли от нее и увезли из дворца. Отныне она передавалась на воспитание в дом племянника Григория Александровича, камер-юнкера и управляющего делами Императорского совета. Он, Александр, молод и смышлен и наверняка в тайне сохранит, кто отец и мать грудной Елизаветы, ибо сие есть государственная тайна…

А на Ходынском поле, ровно через неделю, императрицу встретили пушечной пальбой. И здесь была она еще благожелательней, чем в Кремле, хотя и выглядела бледной и заметно похудевшей. Сказывали, у матушки Екатерины расстройство живота приключилось.

Специально выстроенные павильоны и строения, поименованные в честь отвоеванных турецких крепостей, были битком набиты людом. Рекой текло вино, подавались угощения. А вечером московское небо озарилось высокими огнями фейерверков! На самом поле дивили ротозеев множество вертящихся огненных колес, селитровые свечки, брызжущие искрами, и фитильные щиты с разноцветными огнями. Поднебесное это зрелище царица, окруженная свитой, наблюдала с холма, где был главный павильон, размерами не уступающий иному дворцу.

Веселые крики доносились снизу, с обширной низины, облюбованной простолюдинами, которая поминутно озарялась фейерверками и иллюминированными щитами. Даже поздним вечером не унимались песни, водились хороводы и поскрипывали качели – гулянью не было конца! В дальнем конце Ходынки, получившем название Барабинская степь, заиграли рожочники. Их чудесные переливчатые мелодии заставили Екатерину прислушаться. Постояв несколько минут неподвижно, она обратилась к приближенным:

– Сегодня я ходила по полю, среди простого люда. И заметила в глазах нескрываемую радость. Не для потехи нашей, а для народа сотворен праздник сей. Пусть знает и дворянство, и чернь, что нет для нас заботы выше, чем счастье и процветание государства Российского. И грандиозность празднества в честь нашей виктории заключает в себе смысл всем понятный: она подстать бескрайнему геройству сынов Отечества нашего! А прославление патриотов России дороже любых затрат, мило сердцу нашему и зело полезно на поучение молодых людей.

– Слава матушке Ее Императорскому Величеству Екатерине Алексеевне! – выкрикнул фельдмаршал Румянцев, растроганный словами императрицы.

Но она поспешно возразила:

– Слава, друзья мои, может принадлежать только Державе. А сколь заслужена она, зависит от каждого. Наши же помыслы и жизнь посвящены России!

Часть вторая

1

Минул еще год, и выдался он для государства Российского и ее самодержицы Екатерины Второй не менее трудным и напряженным, нежели предыдущие.

По-прежнему султан, открыто нарушая Кючук-Кайнарджийский трактат, строил отношения с Россией на лукавстве и нескрываемой неприязни. Турция держала свои войска в Тамани и в Крыму, при этом выплатив в счет контрибуции лишь мизерную сумму левков из той, что была оговорена в договоре. Ссылаясь на свидетельства (заведомо ложные) английских, голландских и французских купцов, что у Керчи стоит в ожидании выхода в Черное море не торговый флот, а военный, Константинополь отказался пропустить его. Стахиев, новый посол в столице Порты, крупно поговорил с новым рейс-эфенди. Но никаких мер со стороны султана не последовало. И это подтверждало донесение конфидентов, что турки весьма ободрены слухами об ухудшении отношений России со Швецией, которая активно вооружается, и с Польшей, где назрела новая конфедерация, и вскоре для сношений с Абдул-Гамидом сюда прибудет некий варшавский порученец.