Книга Быть сестрой милосердия. Женский лик войны - Валентина Чеботарева

И вот возле этих трех палаток беспрестанно видишь входящих или выходящих сестер: то одна несет миску с супом для слабых больных, другая лимоны, а третья бежит очень скоро с нужной для перевязки корпией и ватой, и еще одна проходит тихо и осторожно, неся склянки с лекарствами.

И этот обширный лагерь совсем уж не военный. Не слышно ни музыки, ни песен, не слышно команды, даже зорю не пробьют!.. Но вот вдруг раздается команда: «Стой! равняйся! Скорым шагом, марш!». И что ж? Вот марширует семь человек, но ужасно смотреть на них: у них, у семи — семь ног и четырнадцать костылей!

Безрукие сидели на лавочках, устроенных из досок, положенных на козлы, командуют тем — и те, и другие смеются. Здесь сошлись и доктора; они тоже смеются, и я улыбаюсь со слезами на глазах, но все-таки, хотя это очень грустно, но все же отраднее видеть их марширующими со смехом, чем, бывало, видеть, как, пройдя через Гущин дом, их отправляют хоронить на Северную.

Пошла я потом в палатки к только что привезенным из города 150 человекам. В этот лагерь свозили отовсюду; иногда тут бывало и очень много, но, слава Богу, зато очень часто выписывалось от 100 до 200 человек. Я привела к этим раненым старушку, которую они звали бабушкой и очень ее любили. Они очень обрадовались, увидав ее, очень меня благодарили, что я ее к ним привела; их пугала мысль, что они ее больше не увидят, и они все повторяли: «Ну, спасибо, что ты ее привела, а то без бабушки скучно! Она славно перевязывает, да еще прежде чем перевязать, насмешит нас!».

Скоро жаркий день сменился приятным, прохладным вечером; солнце село за розовые, золотистые облака; молодой месяц ярко заблистал в высоте. И все более и более стихало. Больные ушли со скамеек в палатки, зажглись везде огоньки, и блестящие облака превратились в тяжелую тучу, которая беспрестанно закрывала месяц. Завыл ветер; в иных палатках погасли огоньки и замолкло, а в других слышны еще сказки и рассказы о походах. Но вот и это постепенно умолкло, только кое-где раздается оханье или кашель, да промелькнет огонек: это сестра идет с фонарем между рядов палаток, порученных ей, и старается прислушаться, где не спят, чтобы взойти туда. Тихо и в палатках сестер, но вот к ним вошел служитель и сказал, что мясо и хлеб привезли.

Сейчас же две сестры пошли на кухню для приема.

Когда они возвратились, я тоже пошла в палатку сестры Близ. Петр., которая была в это время у Гротеновых в Генисале, куда ездили отдыхать и поправляться после болезни наши сестры. Нестор Филиппович и его жена были очень внимательны к сестрам, и мы многим им обязаны.

Поговорив некоторое время с сестрой, которая жила в этой палатке, я стала сладко засыпать под заунывное завывание ветра и легкое качание палатки… Вдруг слышу голоса, восклицания: «Боже мой! Какой ужас! Все небо в огне! Огонь, пожар, огромный пожар!».

Я вскакиваю и спрашиваю громко: «Где пожар?». Взволнованный голос вне палатки отвечает мне:

— Симферополь горит!

— Как горит?!

— Да, ужасный пожар!

Я поспешно одеваюсь; сестра Королева вбегает ко мне, дрожа от волнения; она поспешно отстегивает несколько петель палатки и говорит:

— Ужас что такое! Посмотрите!

Горит удивительно ярко и светло. Я поспешно накидываю салоп и прошу сестру позвать мне служителя.

— Куда вы?

— Как куда? В Симферополь.

— Что вы, Катерина Михайловна! Ночь, ужасный ветер, темно!

— Но ведь горит в стороне собора, наш дом, где живут сестры, дом Торопова, где больные сестры, где наш цейхгауз, — все там. Ну, а что, если горит близ этих домов, или, упаси Боже, горит какой-нибудь из них! Мне надо быть там; старшая сестра в Генисале, наш доктор на южном берегу. Кто же там?

Выйдя из палатки, я увидала фельдшера, который тоже собирался в город, позвала его, и мы поспешным шагом пустились в путь. Вдруг нам почти не стало видно пожара.

— Что ж это?

— Это оттого, что мы сошли под гору. А пожар должно быть очень большой: верно, горит не один дом, — отвечает мне фельдшер.

Я прибавляю шагу; ветер прямо в лицо и несет в глаза пыль и дым. Вот подошли мы к какому-то забору и палаткам: это бойня. Стая огромных собак окружает нас с страшным лаем; у моего провожатого нет даже палки, но мы благополучно прошли. Всякий раз, что вспыхнет ярче, я иду поспешнее и думаю с тревогой: ключ от кассы у меня, а железный ящик, где она лежит, привинчен к полу; шкатулка с подарками великой княгини, бриллиантами и часами — в шкафу, а ключ от шкафа у меня, и никто не знает, где она стоит…

Впереди очень светло, но зато по сторонам все совершенно черно. Вошли в город. Стали попадаться прохожие.

— Что горит?

— Лавки.

Если те лавки, что у собора, то наш дом прямо под направлением ветра, но горит что-то очень ярко и близко, ближе дома общины.

— Где горит? — спрашиваю вторично.

— На большом базаре, балаганы с дегтем, салом и маслом.

Я пошла тише: нет никакой опасности для наших домов. Прошла мимо пожара — горит очень светло, но низко. Насилу я узнала свою улицу — так странно все было освещено. Мне открыли сейчас, как я позвонила, так как никто не спал. Пошли возгласы, как это я ночью пришла пешком. Письмоводитель, священник тоже пришли к сестрам, так как все сначала очень испугались, но, слава Богу, пожар скоро совсем прекратился, и скоро мы все, и во всем Симферополе, легли спать. Кроме бедных продавцов, пострадавших от пожара, все шло по-прежнему; на другой день другие торговали на том же месте.

Через несколько дней я с сестрой Базиной поехали в Бахчисарай; там больные были уже все переведены в аул, близ станции, так что и сестры туда переехали. Больные находились и в доме, и в палатках; их было 550 человек. Сестры жили тут же очень близко, и это было очень удобно.

На другое утро мы с сестрой Матильдой Осиповной Чупати, которая была здесь старшей, ездили в Бахчисарай к полковнику Ахматову, который заведует госпиталями, и к коменданту. А потом еще на другой день ездили с сестрами на их прежнюю квартиру на горе близ дворца.

Мы поехали туда горой. Что за чудный вид! Весь Бахчисарай под ногами. М. О. Чупати уговаривала меня туда ехать, так как очень беспокоилась об оставленном там цейхгаузе. Но я нашла, что там всего так немного, что нетрудно все это перевезти.

Мы воспользовались этой поездкой, чтобы посетить и дворец; особливо сестра Базина этого очень желала; она первый раз в Крыму. Но дворец был в ужасном положении после устроенного в нем госпиталя. Стены покрыты какой-то сыростью; великолепная зала суда — с подпорками, фонтаны не бьют, — вся поэзия пропала, а грустная, тяжелая действительность являлась во всем!.. И нельзя было повторить: «Люблю немолчный говор твой и поэтические слезы»…

Мы воспользовались прекрасным вечером и лунной ночью и сходили пешком в Чуфут-Кале и Успенский монастырь. Поздно вернулись домой. Я не могла этот раз остаться дольше, так как надо было 20-го непременно вернуться в Симферополь, чтобы 21-го, в именины великой княгини, быть и справить этот день в общине.