Книга Геносказка - Константин Соловьев

— Ее муж не был чист? — настороженно спросил Гензель. Эта история ему с самого начала не понравилась.

— К несчастью для Рыбохвостки, ее муж был самым настоящим тригинтадуоном с минимумом примесей в геноме. А вот она от рождения была самым настоящим мулом — с соответствующим приданым. Это был союз красавицы и чудовища. Только чудовищем была она сама. А такие союзы, как правило, обречены…

— Ребенок их тоже был мулом? — спросила Гретель удивительно спокойным тоном, который не понравился Гензелю: очень уж по-деловому это прозвучало.

Геноведьма покачала головой.

— Он не был мулом. Семьдесят восемь процентов бракованного генома. Больше половины. Это даже не мул, это человекоподобное чудовище. Таких обычно изгоняют из города, если попросту не убивают при родах.

Гензель машинально стиснул зубы, забыв про еду. Да, то, что рассказывала геноведьма, было плохой, крайне плохой сказкой. По крайней мере, он не был уверен в том, что захочет кому-то ее пересказать.

— Их ребенок был с тремя недоразвитыми руками, сплющенной головой и расколотой волчьей пастью. От своей матери он унаследовал чешую и сильный голос. Говорят, когда он кричал, лопались стекла в дворцовом лазарете… Счастливый отец, ослепленный любовью, весьма быстро обрел ясность зрения. Через час его избраннице насильно сделали генетическую пробу. Через три — Рыбохвостку заживо четвертовал на плахе королевский палач. Говорят, в наказание за ее коварство тригинтадуон повелел каждый год сбрасывать на ее безымянную могилу телегу протухших рыбьих хвостов… В городе, где она жила, эта могила даже стала местной достопримечательностью. Вот так закончилась история про одну наивную девицу и одну глупую ведьму.

— А что сталось с… ребенком? — спросил Гензель против воли.

Но геноведьма лишь пожала плечами:

— Не имею представления. Должно быть, свернули шею и скинули в подвал. Вы даже не представляете, как часто под дворцами встречаются подвалы, набитые плодами несчастной любви…

— Это… плохая сказка, — выдавил из себя Гензель.

Геноведьма мягко коснулась его плеча. Рука у нее была невесомой, а кожа — почти такой же бледной, как у Гретель.

— Зато подлинная до последней точки. Ну а теперь ваш черед рассказывать, зверята. Я уже знаю, что вы из Шлараффенланда, но все еще не представляю, что заставило вас безрассудно углубиться в Ярнвид. Вы ведь, наверно, понимаете, что это не лучшее место для прогулок?

Гензель тщетно пытался нащупать взгляд сестры, сам не зная для чего. Предупредить ее? О чем? Намекнуть, чтобы не откровенничала с геноведьмой? Тоже бессмысленно. Что толку скрывать правду, особенно сейчас, когда они оказались заложниками чужой воли? И пусть воля эта пока что служила им спасением, Гензелю отчего-то не хотелось излишне злоупотреблять чужим гостеприимством. Особенно гостеприимством геноведьмы.

Когда-то давным-давно, когда Гретель только начинала свое обучение, Гензель набрался смелости и спросил у мастера Холдейна про геноведьм. Геномастера таких разговоров обыкновенно не любили, а рассказы о геноведьмах часто объявляли досужими домыслами и базарным враньем. Известное дело. Скрючит какую-нибудь старуху из Шлараффенланда застарелой генетической хворью, много лет спавшей в организме, — она первым делом геноведьму помянет, которая наверняка окажется ее соседкой. Вылезет у рабочего с фабрики чирей на причинном месте — он, конечно, неведомую геноведьму проклянет, мол, навела порчу… На геноведьму можно было списать болезнетворную мутацию риса на полях и новорожденного безголового теленка у коровы. Раковую опухоль и невкусный обед. Засохший сад и скверное настроение.

Но мастер Холдейн не стал говорить ничего такого.

«Всякие есть ведьмы на этом свете, — задумчиво сказал он, откладывая книгу, в которой что-то показывал Гретель. — Иные среди них — старательные и даже талантливые люди, которые из-за излишнего количества порочной крови не имеют права на поступление в наш закрытый цех. Но есть и другие. Этих гонят вперед жадность и зависть. Как правило, такие люди сами пребывают в плачевном генетическом состоянии и уверены, что изучение запретных технологий поможет им обрести счастье через трансформацию собственного тела… А жадность и зависть, Гензель, мой мальчик, реагируя друг с другом, всегда на выходе производят злость. Злость к тем людям, которые чувствуют себя хорошо без генетических чар. Отсюда все эти проклятия, яды и превращения. Человек, отправившийся по темной тропинке запретной геномагии, обречен неизбежно меняться с каждым шагом, и чем дальше эта тропинка его заведет, тем меньше в нем останется искреннего и человеческого. Привыкая играть с геномом, как с детскими кубиками, многие утрачивают чувство меры, а вместе с ним — адекватность в оценке и суждениях. Впрочем, как я уже сказал, всякие бывают ведьмы… Приходилось мне знать и таких, что производили вполне хорошее впечатление. Тут, малыш, все зависит от мотивов, от устремлений души…»

— Ну, что молчите? — спросила их геноведьма нетерпеливо. Закончив собственный рассказ, она вернула себе благодушное настроение, на губах опять мелькала улыбка. — Неужели это такая жуткая тайна, что вы не можете ею поделиться?

Гензель вздохнул. Кажется, за угощение и кров придется расплачиваться собственной историей. Если подумать, не такой уж и плохой обмен. По крайней мере, ничем им не грозящий.

— Это все Мачеха, — неохотно начал он. — Из-за нее все. В общем, дело такое… Город у нас не очень чистый, хватает и мулов, и болезней всяких. А дети год от году рождаются все страшнее и страшнее. Раньше, говорят, половина Шлараффенланда окторонами была, то есть максимум шесть процентов порченого генома, а мулов — тех почти вовсе не было…

— Замкнутая среда, ограниченный генофонд, — кивнула геноведьма так, будто мгновенно ухватила смысл на полуслове. — Ничего удивительного. Представь, что город ваш… как он называется? Шлараффенланд?.. Что город ваш — как котел на огне. Замкнутая генетическая система. Едва ли ты поймешь, но вот сестра твоя — точно… Если в котле все кипит и клокочет, а крышку снять некому, любая похлебка рано или поздно превратится в месиво. При рождении каждый из нас берет генетический материал от своих родителей, но без сложных исследований никогда заранее нельзя сказать, что именно и от кого он возьмет. К примеру, пятнадцать процентов порченой крови у отца и столько же у матери. Сколько будет у их потомства?..

Гензель попытался сообразить, но вопрос был слишком хитер, и неудивительно — куда уж ему разбираться в геномагических делах!

— Ну же! — спокойно сказала геноведьма. — Вспомни, фасоль и чечевица. Кто может родиться у двух квартеронов?

Так было уже понятнее, ответ подсказывал его опыт и простая смекалка.

— Да кто угодно! — с облегчением сказал Гензель. — Только Человечеству ведомо кто. Может, у них тоже квартерон родится. А может статься, и окторон. Хотя это редко бывает, чтоб окторон — да у пары квартеронов… Окторон — это уже не плевок на мостовой. Окторон на фабрике не работает, он придворным может стать, или ремесленником каким, или…