Книга Ледяной клад - Сергей Сартаков

Уселся на диван, закинув ногу на ногу, повертел носком широкого подшитого валенка, потянул за голенище, вверху разлохматившееся от долгой носки.

- До весны, сволочи, не додюжат, - объяснил он. Еще покатал на губе папиросу, стал искать спички. - На реке Енисей, в верховьях, в самых Саянах, над Моинским порогом в скалу белый крест вбит. Свежий. Кому - крест? Тоже кросворт. Загадка.

- Не понимаю.

- Глушь, тайга похлеще нашей. До села Означенного без души живой, не помню, около ста, однако, километров. А над порогом всего дом один. Лесников. Имей: крест в скалу вбит. Не в землю. Не кладбищенский. Но по всей форме, мастером сработанный. Без рубанка, топором. Вот загадка, кросворт: кому - крест?

Цагеридзе смотрел по-прежнему непонимающе.

- Не умею разгадывать такие кроссворды. Объясните.

Василий Петрович закурил, набрал в легкие дыму, все прихватывая и прихватывая, а потом, в один шумный выдох, выпустил его весь. Закашлялся, замахал руками.

- Послушай тогда... кха, кха... Начало - до войны. Госграница с Танну-Тувой... кха, кха... сечет Енисей как раз поперек по самому Саяну. Но куда выше Моинпорога, где крест. В Танну-Туве, по договору, наши золото разрабатывали. Государственный договор. Лесник у порога Моинского живет. С бабой-красой. Никого более. Не служба - курорт. От кого лес охранять? Рубить некому. А пожары все одно не погасишь. Даже с бабой-красой. Но должность установлена, получай деньги. Вообще - ерунду. Главный жир - зверя и рыбы пропасть. Бей, лови, продавай в Означенном. Подле дома огород. Своя картошка, всякая овощь. Купить - только пороху, муки да себе на портки и бабе-красе на юбку. Определи интерес человеческий? Капитал, мильён не наживешь. Только пожрать вдоволь. Охота, огород - тоже труд. И тяжелый. А руки не чужие, свои. Как считать - пролетарий? Или капиталист? Но возьми клещи, оторви леснику голову, а из тайги этой не вытащишь. Все равно, и бабу-красу.

Цагеридзе слушал теперь уже с любопытством. Он любил необычные истории и побывальщины. То, что рассказывал Василий Петрович, обещало быть необычным. И Цагеридзе даже забыл, с чего именно, на какой его же вопрос отвечая, начал разгадывать свой "кросворт" Василий Петрович. А бухгалтер сидел, с влажным причмокиванием потягивал папиросный дым и рассказывал, упорно ведя свою туго развивающуюся мысль к какой-то цели, известной пока только ему одному.

- С Большим порогом Моинский никак не равнение. Ежели по волне. Но камень в Моинах ужасный. Высокий, острый. Прямого хода нету. Это теперь там подорвали. Водят и пароходы. Даже в самый Кызыл. Тогда ничем, плотами только пользовались. Лоцманов знающих три на все верховья - академики! Изба лесникова над порогом. - Василий Петрович поплевал на папиросу, отшвырнул ее в угол, к шкафу. - Плот из Танну-Тувы пустили. Государственный плот. С песком золотым. - И грубо, смачно хохотнул: - Вот вроде нашего лесу, тоже на мильён. Только в чистом золотом счете. Смекаешь, какая денежная сила? Ушито в кожаный мешок, зашнуровано. Пломба свинцовая, печать сургучная. Четыре охранника на плоту. Сверх лоцмана. Пистолеты, винтовки, гранаты-лимонки. У Означенного автомобиль дежурит, ждет. Тоже с винтовками, гранатами. Мильён! Вырежется плот из тайги - золото сразу в машину. Далее, куда следует. Телеграф из Таниу-Тувы отбивает: "Такого-то дня, столько-то часов плот из такого-то пункта отправился". И все! Более связи нету. Тайга. Глядеть за плотом некому. Стой в Означенном на берегу и жди, согласно расчету времени. И вот тебе драма: истек расчет времени, плота нету.

- Понимаю, - сказал Цагеридзе, - плот разбился в Моинском пороге.

- Разбился. Но - как? Сутки, двое сверх время прождали. Уже и розыск готов. Вдруг - лоцман. Сплыл на салике, два бревна. Еле жив, связать слова не может. К нему: где золото? Утопло. Где люди? Утопли. Ты как жив? Чудом. Вот, начальник, драма. Ты бы как?

- Н-не знаю, - сказал Цагеридзе. - А лоцман что - раненый?

- Лоцмана сразу в кружку. Черта ли в его ранах! Где мильён? Подай золото! Это ведь на дураков: все утопли и золото утопло - один только он жив. На холеру ему самому тогда было спасаться. Через неделю одного охранника выловили. Труп. Голова пробита. Чем? Лоцман: "О камень в пороге". Врачи: "Скорей обухом". Сообрази: утоплен не собачий хвост - мильён золотом. Как без подозрений? Закон: в тюрьму обязательно. Доказывай - не верблюд. Своим чередом розыски, экспедиции. Не ограбил лоцман, случилась, поверить ему, беда в пороге - золото тяжесть же! Не листок березовый, водой не снесет далеко. Тем более мешок. Ко дну сразу прижмется. Привезли на место лоцмана. Под свечками. Вопрос ему: "Где?" Показывает точно. А ну-ка, сунься в пороге на дно! Черта смелет! Давай кошками драть дно, железные сети закидывать. Сказать, идиетство! На стальном канате водолаза спустили. Куды! Тот же миг убило. Вихорь, ураган водяной! Притом еще муть, видимости никакой, полая вода не скатилась. Лесникова изба над порогом. Мысль прокурора: "Мог быть тут сговор с лоцманом?" Обязательно! Проверка. Не получается. Оба с бабой-красой еще за день до плота были в Означенном. Двадцать человек видели. Вот, начальник, счастье! А? Гнить бы им тоже в тюрьме. Как докажешь? Мильён!

- Да, это счастье, - сказал Цагеридзе. - А золото, что же, так и не нашли?

- Два месяца драли дно енисейское. Дери хоть два года. Лоцману суд, в лагеря. Грабеж не доказан. Просто за гибель охраны, людей. И тоже - золота. "Академик", не сумел доставить, спасал себя. На двадцать лет. Строгий режим. Как - правильно?

- Мне трудно ответить, - сказал Цагеридзе, - я не отвечу. Мне кажется, вы тут какую-то загадку загадываете.

Василий Петрович хрипло засмеялся, потер кулаками припухшие веки, стал закуривать новую папиросу.

- Кросворт, - проговорил он с удовольствием. - Понятно, ответ дальше. Золотой мильён казне нелегко забыть. Достоянье республики. Мысль такая: в воде золото - поиск зимой повторить. Через лед. Сечь проруби сподряд и просматривать. Извести хоть сто тыщ, а мильён выручить. Другая мысль: на берегу, в земле лоцманом золото спрятано - оно себя тоже покажет. Без сообщников прятать не станет, не дурак, знает - сидеть в тюрьме. Гепеу, чекисты в работу. Потайной надзор всюду, где золото это самое может явиться. Даже в Означенном фельдшер - от чека, гепеушник. Месяц за месяцем нигде ничего, ни тинь-тилилинь. А в конец зимы - слушай! - приходит к нему лесникова баба-краса. Енисей между тем и над, и под, и в пороге самом весь иссечен прорубями. Каждый вершок дна ощупан. Пусто! Деньги влупили в проруби зря. Отступились, бросили. А баба-краса к фельдшеру с женской болезнью. Он поглядел, говорит: "Излечимо. Только в лекарство, в мазь надо золото растворить". Смекаешь? Ход чекистский. Ну, баба обрадовалась, рвет из ушей серьги золотые, подарок свадебный. Ради здоровья ничего не жалко. А фельдшер: "Нет. В серьгах сплав. Надо лишь самородное, песочек обязательно. Самый пустячок". Баба: где взять? Захочешь - достанешь! Охала, охала, а верно - через неделю снова в Означенном. Достала все же щепоть самую малую. Фельдшер ей мазь сготовил: "Поправляйся, краса!" А на восьмой день - раз! лесника с бабой в кружку. Как так? Анализ на химию сделан. Знай: золото разную примесь шлиха имеет. Каждая партия в книгу добычи записана. Золото бабы-красы с утопленным точно совпало. Куды денешься? Прижали в гепеу лесника - открылся. Дело так. Поздней осенью рыбу лучил, с острогой. Заплыл в тихое улово, десять верст ниже порога, где никто не искал, глянь - у камня, на дне мешок кожаный. Клад! Не твой, ледяной. С бревном от плота, должно, туда его подтащило. Баба-краса на корме с веслом, не видит. Промолчал ей лесник. В другую ночь один сплавал, вытащил. Спрятал в мох, понимал - мало не будет. Вопрос - зачем спрятал? Куда бы он с мильёном в золоте? И вот тебе баланс. Дебет: десять крупиц бабе-красе на мазь, и то обманную, не лечебную. Кредит: тюрьма самому, без зачетов - двадцать лет.