Книга Война за океан - Николай Задорнов

«Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, — написано на заглавном листке еле разборчивым почерком, — высажены Хвостовым в селении Томари[15] и потом перешли на реку Тымь».

Невельской не выпускает листков из рук.

— Где вы их достали?

— За три аршина китайки Семен у старухи выменял, — говорит Бошняк.

Лицо у него бледно и обросло черной бородой.

— На Сахалине, на реке Тымь, Геннадий Иванович, местами население состоит из потомков тунгусского племени, переселившихся с материка.

Позь в это время болел, оставшись в деревне у гиляков. Но оказалось, что Семен Иванович прекрасно понимает по-тунгусски. Сначала он о чем-то очень долго говорил с хозяйкой, она разволновалась, потом достала эти листки, которые, кажется, берегла, как драгоценность.

— Туземцы показали нам места, где жили русские. Остались фундаменты изб. Видно, что у них были огороды. Последний из русских недавно умер, но не в этой деревне.

Бошняк рассказал, как к нему подошел в одной из юрт, где они обосновались, голубоглазый мальчик, потомок русских.

— А по-русски не понимает ни слова. Взял меня за руку, прижался щекой. На другой день, когда мы уезжали, он пошел провожать нас и долго держал меня за рукав. Потом попрощался и побежал домой.

Казак Семен Парфентьев считается тихим и молчаливым. У него худое длинное лицо в светлой бороде, большие, сильные, широкие в кости руки.

Он стесняется своего выговора при «российских», но он на хорошем счету в экспедиции.

— Оставайся обедать! — сказал ему капитан.

— Шпашибо, Геннадий Иванович. Нынче уже накормили нашу экшпедицию дошита.

— Чем же?

— Шобачиной-то! — ответил Семен.

— Как это?

— Да так, двух шобак шъели, опоганилишь!

— Оставайся обедать.

— Нет, шпашибо, — повторил казак.

— Рассердился Семен не на шутку! — сказал капитан.

— Он с характером, — ответил Бошняк.

— В Охотске лучшим лоцманом считался для ввода судов в устье Кухтуя. Я удивился, что Завойко его ко мне прислал.

Парфентьев ушел в казарму, там жена его Матрена приготовила мужу обед из свежего оленьего мяса, которое заморожено у нее давно. Нашлась и припасенная для мужа арака. Вечером после бани Парфентьев опять пил араку, потом пошел пройтись и встретил у магазина сходившего с трапа капитана.

— Вот тебя бы на Шахалин. Там еще шнег холодно шкрипит.

— Зачем же мне на Сахалин?

— Штобы жнал! А то шам не жрешь и другим не даешь! На чем душа держитшя! Дворянин, людьми можешь торговать!

Невельской взял его крепкой рукой за рубаху, а другой хотел схватить за бороду. Парфентьев захватил его руку своей огромной ладонью и покачнулся.

— Ну так, паря, это ково же! Ты наш швоей рукой крепко не хватай. Мы жахотим — уйдем! Шкажи шпашибо, у наш швой ум ешть!

Алена Калашникова в это время вбежала в казарму и сказала Матрене, что Семен с капитаном у магазина дерется.

— Да что же это он, на виселицу захотел! — испугалась Матрена. Пока она бежала к магазину, Невельской и казак некоторое время о чем-то говорили, держа друг друга за руки, и потом мирно разошлись.

— Ты что, дурак, камчадал проклятый! — стала бить Семена жена кулаками по голове. — Ково же ты лезешь, дурь ты собачья! Ах ты, тварь!

— Мы штараемшя, они думают — от штраха. Нет, их можем перевешать и уйти. Наш любой джонка вожмет.

— Это ты сказал ему?

— Шкажал! Он всех порет, а шамого Невельшкого надо бичом жа такие экшпедичии!

— Ты и это сказал?

— Шкажал! А он: мол, я, Шемен, отдал вше, што было, штаралшя… «Тебя бы, — шкажал я ему, — шобачину жрать жаштавить!»

— Замолчи! Дурь ты собачья! Куда ты нас теперь денешь?

— Вот и говорю, што терпим, а ково же морят! Ражве мы не понимаем, жачем экшпедичия. Да ты не деришь… Шмотри-ка, мешяц-то какой, это шолнышко его ушшербляет, ден-то шветлее, длиньше, к вешне дело пошло.

— Нагулялся! — объявила Матрена, втолкнув мужа в казарму. «Слава богу, если никто не видал».

На другой день не садились завтракать. Невельской прислал боцмана за Семеном.

— Че, шуд? — спокойно спросил Парфентьев, придя к капитану и стоя в дверях.

— Нет. Садись чай пить… Я тебя должен в новую экспедицию назначить.

— Куда?

— Вверх по Амуру, на Удыльскую протоку. С Николаем Константиновичем.

— А че его нет? Он же у ваш штолуетшя?

— Он еще отдыхает, болен. Но идти не сейчас, через две недели. Ты понимаешь, зачем производим исследование?

— Я вчера шкажал, што понимаю, Геннадий Иванович!

Невельской достал карту.

Парфентьев стал объяснять, что надо не так снаряжать экспедиции, как до сих пор.

— Офицеры, бочмана ли, откуда они жнают тайгу! Ну так это ково же! Штрой — знают. А имя тайга — мачеха!

— А ты понимаешь?

— Как же!

— А зачем наша экспедиция, понимаешь?

— Я не понимал бы, так эти лиштки бы штарухины брошил бы, штарухе бы оштавил!

— Я это вижу!

В этот день Невельской так обсуждал с Парфентьевым предстоящую экспедицию, словно казак был назначен ее начальником.

— Конешно, надо мешто большие корабли штроить! — соглашался Семен. — Ешли хорошее мешто, надо пошмотреть.

— Вот и надо исследовать протоку, соединяющую озеро Удыль с Амуром. Остановитесь в деревне Ухтре и будете ждать весны. Будешь наблюдать, покроются ли водой берега протоки, можно ли выбрать там место для завода. Если глубина хороша и берега ее не затопляются, то, может быть, место окажется удобным для эллинга.

Невельской велел ему взять под расписку товар, отдельно на себя и на Бошняка, и торговать отдельно.

Парфентьев к этому отнесся серьезно. Он уже знал, что Чихачев встречался с маньчжурами из стойбища Пуль и что был голоден и стыдился этого.

Парфентьев потребовал разных товаров.

— Второй раж подряд покажать им наш голод и ошрамитьшя нельжя, Геннадий Иванович!

— Это верно! Вот и постарайся не ударить лицом в грязь. А ты слышал разве что-нибудь?