Книга Спасая Амели - Кэти Гольке

В течение дня Джейсон несколько раз нащупывал в карманах пленки, отснятые Рейчел, и ждал, задаваясь вопросом, когда же Питерсон выйдет из лаборатории и можно будет их проявить. Меньше всего Джейсону хотелось делиться с кем-то сенсацией. А он нисколько не сомневался, что это настоящая бомба!

День тянулся бесконечно. Джейсон не раз ловил себя на том, что засыпает, положив локти на стол.

– Беспокойная выдалась ночка, да, Ромео? – Элдридж, его коллега и конкурент в погоне за сенсационными новостями, в половине шестого уронил папку на стол, прямо у локтя Янга, отчего тот окончательно проснулся.

Джейсон откинулся на спинку стула, зевнул, потер глаза.

– Мы с миссис Гитлер… вчера ночью… Всему городу было горячо.

– Познакомь меня с миссис Гитлер, и я сам ее приглашу. Я бы хотел осветить эту историю.

– Ты, я и весь мир.

– В Нью-Йорке ждут статью в передовицу к полуночи. О том, что происходит здесь в Берлине с начала войны – продуктовые карточки, отключение электричества… – Элдридж постучал по папке. – Здесь есть все. Будь другом, «причеши», чтобы цензоры пропустили статью. Мне нужно быть на ужине в посольстве США.

– Лакомый кусочек. Вся слава тебе. Прибереги для меня ломтик торта – и по рукам.

– Договорились. Я забираю с собой Питерсона, возможно, ему удастся сделать фотографии.

– Покорми бедолагу, пока будешь собирать сплетни – он исхудал на новых продовольственных карточках.

Внезапно Джейсону расхотелось спать. Ужин с высокопоставленными особами гарантировал ему по меньшей мере два часа в пустой проявочной. А возможно, даже до самого утра, если не произойдет ничего экстраординарного. Масса времени, чтобы проявить отснятые Рейчел пленки. Джейсон открыл папку и, пытаясь сдержать ликование и нетерпение, сделал вид, будто погрузился в чтение.

Не прошло и часа, как он достал из ванночки с проявителем первую порцию снимков и развесил их на веревке сохнуть. Насколько он мог судить, Рейчел постаралась на славу – фотографии не смазаны, не затенены. Он сможет прочесть документы, как только вынесет их на свет.

Первые снимки людей, которые она сделала, походили на фотографии на паспорт. Но по мере проявления стали появляться другие изображения: снимки во время осмотров, которые, в чем Джейсон был практически уверен, были сделаны без ведома родителей. Он присвистнул. «Неудивительно, что она взяла с меня обещание».

Ожидая, когда высохнут фотографии, Джейсон устроился за столом у входа в проявочную, на всякий случай – несмотря на то, что на этаже уже никого не было, – и занялся статьей Элдриджа. Это было не очень сложно, но Джейсон несколько раз переписывал материал, стараясь не обвинять нацистов, а просто рассказывать о положении дел в нынешнем Берлине, искренне надеясь, что американцы сумеют все прочитать между строк. Впрочем, особых надежд по этому поводу Джейсон не питал. Американцы не возмутились гитлеровскими Нюрнбергскими законами, согласно которым евреи лишались гражданства; не слишком заливались слезами над репортажами Джейсона о Kristallnacht[24], когда жгли синагоги, а евреев вышвыривали из домов, бросали в тюрьмы и грабили принадлежащие им магазины и лавки.

Не удостоился особого внимания даже сенсационный материал о Якове Гольдмане, семидесятишестилетнем владельце небольшого книжного магазинчика – достопримечательности Берлина, старой как мир. Отряды штурмовиков вытащили старика с женой из постели (Гольдманы жили тут же, над магазинчиком) и вышвырнули обоих на улицу. Когда охваченную ужасом пожилую пару ударами дубинок заставили замолчать, молодчики разбили окна магазина – двухэтажного здания, почти музея – и подожгли.

Джейсон покачал головой. Даже несмотря на жесткую нацистскую цензуру, в Нью-Йорк просачивалось достаточно информации, чтобы вызвать в стране возмущение. Где его «христианский народ», скажите на милость? Разве не должны они помогать нуждающимся и угнетенным?

Через два часа, когда статья на первую полосу была готова, а в проявочной царила такая стерильная чистота, что Питерсон ее не узнáет, Джейсон сидел в одиночестве в редакции, рассматривая снимки.

Он все прочел, но переварить полученную информацию оказалось непросто. Журналист был уверен, что Рейчел не знала многого об отце, как не знала и о роли, которую сыграла приемная мать в ее воспитании. Что уж говорить о настоящей семье Рейчел.

«Это настоящая сенсация! И не только история Рейчел. В каждом личном деле проглядывает истинное лицо чудовищ, которые манипулируют судьбами людей. Но могу ли я это напечатать? И если напечатаю, как это отразится на несчастных? – Джейсон глубоко вздохнул, потер переносицу. – В любое другое время, в любом другом месте это стало бы разгромным материалом – поставило бы плохих людей на колени. Но опубликовать это здесь и сейчас… все равно что подписать несчастным смертный приговор… И себе тоже. Не один журналист уже забил тревогу и исчез. Мне нужна идея… нужна идея!»

Джейсон сложил снимки, спрятал их в конверт. Потом положил негативы в отдельный конверт поменьше и прилепил его липкой лентой ко дну верхнего выдвижного ящика справа. Выключил свет – в темноте лучше думалось.

«Пришло время, мисс Крамер, перестать волноваться об отце-ученом – он того не стоит. Совершенно очевидно, что вы были для него лишь подопытным кроликом. Ужасно то, что, с ним или без него, добрые немецкие врачи взялись за дело.

Взялись за дело.

Но если я расскажу вам правду, если покажу эти документы, усидите ли вы на месте? А если нет? Если броситесь в Обераммергау, чтобы встретиться со своей давно потерянной семьей? Накличете беду на них – а в конечном счете и на Амели, и на меня, на всех тех, кто помогал вас прятать».

Джейсон прикрыл глаза. Он и сам только что ступил на опасную дорогу…

17

Длинный день уже близился к вечеру, когда курат Бауэр остановился у дверей класса, чтобы послушать, как поют дети после уроков на занятиях хора. Фрау Гартман знала какой-то секрет: ей было известно, как сделать так, чтобы детские голоса гармонично слились и звучали, как хор ангелов.

Курат даже не удосужился принести себе стул из другого кабинета. Он просто присел на корточки, прислонившись спиной и затылком к прохладной штукатурке. Закрыл глаза и позволил хору голосов унести его в небеса, подальше от бед и тревог прихожан.

– Курат, – окликнул его кто-то шепотом.

Священник вздрогнул – шепот казался таким близким, что дыхание щекотало его волосы. Но курат Бауэр не открывал глаз. Он узнал этот голос.

– А почему ты не на уроке, Генрих? Фрау Гартман уже начала занятие.

– Знаю, – прошептал Генрих.

Курат продолжал сидеть с закрытыми глазами, но почувствовал, как мальчишка опустился рядом с ним на пол.