Книга Сделайте погромче - Наталья Нестерова

Мамочка уснула, двойняшки тужились, воображая портреты предков и мысленно посылая их мамочке. Наверное, их ошибкой был массированный налет на мамочкины сновидения. В мамочкин сон, как утром в турникет метро, устремилась толпа, разряженная в костюмы всех веков и народов. Разве без подготовки и объяснения поймешь, что это любимые Женей бабушки и Шурой почитаемые за героизм дедушки?

В последнем акте, по Жениному сценарию, должны были появиться они – двойняшки, мальчик и девочка, невыразимо прекрасные. Естественно, что «прекрасные» по их собственному разумению.

Когда мамочка увидела маленькую девочку, разряженную принцессой, с декольте на недетской груди, с прической греческой гетеры (особые парикмахерские предпочтения Жени), в улыбке демонстрирующей взрослые фарфорово-белоснежные зубы (как у бабушки Дианы, которая знала свое достоинство и улыбалась восемь часов в сутки), и рядом мальчика – лет шести, с непомерно вздутыми мышцами рук и ног, с бойцовскими шрамами на лице и грозным взглядом… Когда мама их увидела, поняла, что спит, подумала: «Привидится же кошмар!» Велела себе очнуться.

Мамочка проснулась, мокрая от пота и нисколько не подвигнутая к пересмотру рокового решения.

Им осталось жить несколько часов. Если быть точными – три часа, сорок минут. Приговорили к смерти, хотя они никаких преступлений не совершали. Даже могилок не останется, а также имен, воспоминаний – ничего. Привычным движением швырнет доктор в лоток сгустки кровавые – и всё. В помине не было двойняшек, придумавших себе имена Женя и Шура.

От трепетной Жени можно было бы ожидать, что станет рыдать перед кончиной. Но плакал Шура, зло и неумело, а Женя молчала. Брата лихорадило от сознания собственной беспомощности, рокового насилия чужой воли. Сестра покорно смирилась.

– Ненавижу! – выкрикивал Шура. – Ненавижу мамочку! Проклинаю! Чтоб она вместе с нами сдохла на операционном столе!

– Перестань, не надо! – остановила его Женя. – Не говори лишнего!

– В нашем положении любые слова не лишние.

– И все-таки мамочку проклинать нельзя. Если бы папочка…

– Если бы! Если бы! Если бы! У них три десятка «если бы», а у нас три часа жизни осталось.

– Как ты думаешь, нам будет больно?

– Кого заботит, больно ли умирать нерожденным людям?

– Я бы хотела, чтобы быстро, не мучиться.

– Нет, лучше мучиться, хоть несколько лишних минут…

– Шура, не плачь! Слезами не поможешь. Мы повлиять на ситуацию не способны.

– Это меня и бесит!

– Давай помолимся?

– Какому богу? У наших предков с сотню богов наберется.

– Всем и помолимся.

– О чем просить-то?

– Пусть хотя бы не больно убьют.

Среди работ, которые проверяла Нина, лежал конверт вьетнамца Ноанг Лонга. Совсем забыла! А ведь несколько раз встречала Лонга в коридоре, он вопросительно смотрел, но не напоминал о просьбе. И потом на занятиях смущенно краснел и прятал глаза. Восточная деликатность! Боится, что оскорбил преподавателя, заставив редактировать его челобитную.

Но в конверте была не челобитная, не послание в деканат, химчистку или в прачечную. Это было любовное письмо ей, Нине.

«Много сильно очень глубокий уважаемый Орлова Нина Петровна.

Я писать вам потому что смелый но нахально дрожать. Я думаю на вы когда сплю и когда пробуждаться. Потому что без сил люблю. Когда видеть спереди вы лицо в который нос и глаза я умирать с нежность. Я знал что смелый писатель но чувства сварить мое сердце. Поэтому есть добросовестный сказать.

Я хотел бы описать около моя семья. Она шикарный по люди но небогатый в временный период. Я имеет один папа и один мама и три сестры меньше и меньше. Я писать мама и папа обо вы. Это потому что я готовый на серьезные намерения чтоб вы думал правильно. Мама и папа уважать мое сердце. Я очень благодарный родитель.

Теперь ждать вы ответ и мучить своя плоть.

Май Ноанг Лонг».

Ни одной орфографической ошибки. Значит, написание каждого слова в словаре смотрел. А склонять существительные и местоимения, спрягать глаголы так и не научился.

Объяснение в любви не удивило. Старшие товарищи с кафедры в самом начале предупреждали: готовьтесь, студенты будут в вас влюбляться.

Оторванные от дома, родных и близких, от милых их сердцу природы и климата, от привычной еды и традиций общения, приехав в Москву, иностранные студенты поголовно переживают тоску и депрессию. Растерянные, без языка, они держатся землячеств, страшатся самостоятельно броситься в плавание по чужому городу. И при этом все они – молодые люди, которым хочется любить и быть любимыми.

Преподаватели русского как иностранного, зная душевное смятение своих студентов, относятся к ним с особыми теплотой, вниманием и чуткостью, как к взрослым маленьким беспомощным детям. Учат не только языку, но и рассказывают, как вести себя в транспорте, в магазине, с милицией и с хулиганами. Участившиеся нападения фашиствующих подонков на иностранных студентов преподаватели переживают как личную драму, утраивают внимание.

Поэтому нет ничего удивительного, когда замурованный на чужбине молодой человек-студент видит девушку-преподавателя, милую и добрую, влюбляется и страдает. Это симптомы все той же болезни под названием ностальгия. Хотя бывали случаи, на их кафедре тоже, когда преподаватели отвечали взаимностью студентам. Нине рассказывали про сорокалетнюю женщину, которая вышла замуж за двадцатилетнего африканца и уехала с ним на край света.

Нина посмотрела на часы. До запланированного выхода из дома еще час тридцать пять. Лонгу, пожалуй, лучше ответить письменно.

Включила компьютер. Набрала: «Уважаемый Май Ноанг Лонг!»

Стерла, слишком официально. У вьетнамцев, как и у корейцев, китайцев, имя произносится и пишется последним. Май Ноанг – фамилия. Лонг – имя.

«Дорогой Лонг! – напечатала Нина и сделала абзац. – Я очень благодарна…»

Нина задумалась. Пустые слова, нисколько не благодарна. Вот если бы любовное послание пришло от Сергея! Или она бы забеременела от Лонга… Бред сивой кобылы! Бред бредом, а Лонг бы ее не бросил! И детей воспитал…

Подруги опытные делились: если идешь на аборт, запрети себе думать об эмбрионах! Внуши, что это бородавка, которую выжигаешь в эстетических целях. Только так! Станешь представлять, что это твои родные дети, миллион терзаний обеспечен. А так – бородавка и точка. Не переступить в мыслях черту – главное в этом деле.

Нина переступила. Помимо своей воли. И хотела бы представить нежеланных детей прыщами, бородавками, уродующими ее внешность, эволюционными промежутками, вроде рыбок и лягушек, а ничего не получалось. Они были человечками, ее кровиночками. Иногда казалось несусветное, будто они там, внутри нее, уже переговариваются… Сейчас, например, пищат от ужаса…