Книга Прокаженный - Феликс Разумовский

Ждать оставалось недолго. Как только клиент поднимется, Сергей Владимирович впечатает ему в усатое рыло шестьдесят киловольт, потом затащит бездыханное тело в ванну и, расписав горло, смоет теплой водичкой спущенную кровь. Затем, не торопясь, аккуратно отрежет голову и упакует в специальный, заранее приготовленный мешочек, а обескровленный труп переместит в кухню. Дальше банально и неинтересно. Через час из всех открытых конфорок газа наберется столько, что когда маленькая черная коробочка, оставленная на столе, даст искру, бабахнет так, что и самой-то кухни не останется, не говоря уж о каких-то там следах преступления. Потом скорее к Гранитному, обменять калган на баксы, — и домой, домой, сожрать чего-нибудь горяченького, да побольше… И блондинку — и так, и сяк, и на французский манер ее…

Услышав звук поворачивающегося ключа, Калинкин поудобнее перехватил электрическую дубинку и расслабился. Как только входная дверь открылась, он выбросил вперед правую руку, целясь разрядником Сарычеву строго в усы — верхняя губа, как известно, чуствительнейшее место на лице…

Да, Сергей Владимирович, слишком много было выпито водки с пивом, сожрано пельменей, да шкур непотребных оттрахано! Опережая Стеклореза, майор уклонился, мгновенно захватил его вооруженную руку и, сблизившись, мощно ударил кулаком в кадык.

Калинкин захрипел, дубинка выпала из его разжавшихся пальцев, а Сарычев добавил коленом в пах и сильнейшим свингом в челюсть вырубил спецназовца напрочь. Всей своей тушей Стеклорез очень неизящно грохнулся на пол и был тут же стреножен, обыскан и через минуту уже лежал в ванне. Майор пустил сверху струю холодной водички и, когда мутная пелена перед глазами киллера несколько рассеялась, ласково спросил:

— Жить хочешь?

Пока тот мычал и пытался выплюнуть изо рта кусок половой тряпки, Сарычев разделся до пояса, взял в правую руку острый как бритва стеклорезовский нож-джагу и начал медленно надрезать Калинкину ухо.

— Ну?

Потекла горячая струйка крови, и Сергей Владимирович кивнул.

— Не верю. — Майор улыбнулся и стал потихонечку изменять плоскость сечения. — Ах ты, обманщик…

От боли тело Стеклореза забилось, в глазах появился неподдельный страх, и Александр Степанович помог ему с кляпом.

— Кто меня заказал?

Некоторое время висела тишина, потом майор укоризненно вздохнул и проверенным чекистским приемом резко хлопнул киллера по ушам сложенными «лодочкой» ладонями. От страшной боли тот завыл, но тут же получил удар в солнечное сплетение, очень чувствительный.

— Не будь хамом, подумай о соседях.

Стеклорез задохнулся от невыносимой муки, корчась, прокусил губу. А когда смог говорить, судорожно прохрипел:

— Все равно тебя, сука, уроют.

— Так, так, значит, доброго отношения ты не понимаешь. — Сарычев сделался задумчив, снова запихал в рот Стеклорезу половую тряпку и, распоров ему штаны, прицелился отрезать то, что было справа. — Ну, теперь не обижайся…

Стеклорез же, вспомнив о прелестях блондинки, всхлипнул, задергался в ужасе, и его мочевой пузырь не выдержал.

«Ага, клиент дозрел». — Майор брезгливо глянул на потянувшуюся по ноге киллера струю, скверно усмехнулся и вытащил кляп.

— Ну?

— Гранитный меня послал, у него контракт на тебя. — Калинкин выплюнул набившуюся с тряпки грязь, засопел от ненависти и жарко зашептал: — Отпусти, денег дам, сколько есть! Тачку возьми, только не «трюми», жить дай.

В голосе его слышалась мольба, глаза ищуще бегали по лицу майора, но тот оставался совершенно равнодушен.

— Сейчас позвоним этому твоему Гранитному. Скажешь, что все в порядке, что скоро будешь. Давай телефон.

Свой приказ Сарычев подкрепил «крапивой» — легким ударом кончиками пальцев по мужской гордости, и Калинкин, сдавленно охнув, вспомнил номер сразу. С Гранитным он был до предела лаконичен, пообещав, как и учили, скоро быть.

— Давай, давай, — обрадовался тот, — сейчас нашинкую зелень. Ну все, жду…

— Молодец, — похвалил майор и стремительным движением всадил джагу Стеклорезу между ключиц. — Отдыхай.

В горле у Калинкина забулькало, изо рта хлынула кровь, и Сарычев увидел, как человеческая суть его стала отделяться от тела. Бесформенная, мятая, похожая на разбухший бублик[117]. Тотчас стремительно вращающийся вихрь подхватил ее и повлек ко входу в длинный туннель.

— В добрый путь, — скривился майор. Не вынимая ножа из раны, он вдруг вытянулся, напрягся и голосом Яромудра стал нашептывать что-то на древнем языке священных рощ, призывая неведомые силы помочь ему. Где-то далеко чуть слышно прогремел гром, потом раздалось завывание ветра, и по безжизненному телу Стеклореза пробежала дрожь. Через мгновение оно страшно, неестественно выгнулось.

— Об! Об! — не отпуская рукояти ножа, громко выкрикнул Сарычев, резко, с шипящим звуком выдохнул и выдернул клинок из раны. Раздалось невнятное бормотание, будто пьяный заворочался во сне, глаза Калинкина открылись, и какое-то подобие животной жизни засветилось в них. Однако лишь подобие — все человеческое было мертво в нем. — Сейчас ты встанешь, пойдешь к своей машине и быстро поедешь. — Голос майора звучал повелительно и резко, как удар бича, а руки сноровисто освобождали Стеклореза от пут. — И путь твой закончит твердь предначертанного.

Сарычев быстро начертал в воздухе Великий Знак Прави и удерживал его до тех пор, пока жмуряк не поднялся из ванной и не направился ко входной двери. С отвращением ощутив холод мертвых пальцев, майор вложил ему в руку ключи от «мерса» и, выглянув в окно, увидел вскоре, как неуклюже, переваливающейся походкой киллер медленно бредет к своей машине. Мощный двигатель легко завелся, бешено взревел, и, взметая спег широкими колесами, «сто восьмидесятый» скрылся в стылой мгле.

В это время президент, господин Карнаухов, изволили ужинать в одиночестве. Откровенно говоря, без аппетита. От рождения здоровье у него было так себе, а тут еще две ходки за баландой, стрессы плюс нелегкое восхождение к пику карьеры — все это давало о себе знать. Приходилось жрать все пресное, протертое, безвкусное, ни грамма соли, ни капли алкоголя — с язвой шутки плохи. Скорбно Василий Евгеньевич глотал похожий на теплую блевотину суп-пюре «Кнорр», давился диетическими витаминизированными сухариками и страдал от ощущения собственной неполноценности невыразимо. Чтобы хоть как-то взбодриться, он кликнул Люську-тощую. Как секретарша она была ноль, зато по женской части — всепогодно трехпрограммная. Решив, что Стеклорез в случае чего и подождать может — не боярин, Гранитный сказал сурово:

— Распрягайся.

Подчиненная его к своим обязанностям относилась серьезно, а потому белья не носила. Она быстро стянула облегающее трикотажное платье и, оставшись в одних только туфлях-лодочках, со знанием дела склонилась к начальственной ширинке. Но то ли день сегодня был тяжелый, то ли вспышка какая на солнце, только мужская гордость Василия Евгеньевича упорно не желала просыпаться, и раздосадованный Гранитный надавал секретарше оплеух по накрашенной морде: