Книга Сокровище князей Радзивиллов - Ольга Тарасевич

– Думаешь все свое, думаешь! От дум тех разве есть облегчение? Альберт, ты бы лучше покушал, – снова жалобно предложила Марыся и придвинула еще ближе крынку со сметаной. Густая, жирная сметана выплеснулась через край, и на красном сюртуке образовалось большое белое пятно. – Ой, какая же я неловкая, платье твое враз испортила. Не переживай! Сейчас я пятно замою, и костюм твой будет в порядке.

Управляющий собирался было сказать, что состояние собственного костюма его совершенно не волнует. Все одно, господ нет, не перед кем щеголять справным сюртуком да такими же, как у самого пана, брюками.

Однако через окно в кухню вдруг кубарем что-то вкатилось.

«Русские! Прорвались! Дозорный на башне, дурак, заснул, мы даже мост поднять и ворота в замок закрыть не поспели. Коли выживу сейчас – своими руками голову стражнику сниму», – метались тревожные мысли, и сам Альберт тоже заметался по кухне, пытаясь быстро отыскать топор или хотя бы нож. Но ничего подходящего в глаза не бросалось, тогда управляющий схватил чугунок, как следует размахнулся, чтобы вышибить мозги ворвавшемуся на кухню русскому, и… густо покраснел.

Никакого русского на кухне не было и в помине!

Марыся уже вовсю обнималась с паном Домиником, которого она знала с младых лет и любила, как собственного сына.

– Пан все такой же. – Круглое лицо кухарки засияло от радости. – Ни лестниц не признает, ни дверей. Скок в окно – и все тут!

– Честь ясновельможному пану. – Альберт почтительно склонил голову. – Осмелюсь доложить, что пани Тэофилия отбыла третьего дня с детьми в Европу.

Очень хотелось расспросить Доминика обо всем на свете: как воевалось, сколько русских перебито; и особливо интересно было, видел ли пан Наполеона и правда ли император вблизи такой крошечный, будто бы дитя. Однако время для таких разговоров явно выдалось неподходящее, поэтому Альберт сразу же решил приступить к наиболее важному в настоящий момент вопросу:

– Дела наши не завидны; наверное, вашей княжеской милости уже известно: русские приближаются, идут прямо на Несвиж. Оставаться вам здесь долго смертельно опасно. Какие указания даст ясновельможный пан насчет радзивилловской казны? Надо бы схоронить имеющиеся там богатства, иначе русские все разграбят.

Доминик схватил с тарелки блин, макнул его в сметану и с набитым ртом прошамкал:

– Не печалься, Альберт, нечего прятать нам.

Сердце управляющего болезненно сжалось.

Доминик так худ стал, на лице его видны ссадины, а рука перевязана, прямо поверх мундира, и через бинты проступает кровь.

И потом… Пан сказал, что прятать уже нечего? Что ж это выходит, он с другим слугой решил казну схоронить? Но почему? Разве кто мог хоть когда-нибудь упрекнуть управляющего, что он дела своего не знает, об интересах замка и Радзивиллов не радеет? Да за ту же сокровищницу была ведь самая яростная готовность костьми лечь. Пустую, как только что выяснилось, сокровищницу…

– Прятать нам, дорогие мои Альберт и Марыся, нечего. Потому что все свои богатства – и оружие, и посуду ценную, и апостолов, украшенных драгоценными каменьями, – все-все, что только имелось, приказал я тайком переплавить на золото. А слитки да камни вывез в Варшаву и передал императору Наполеону, как между нами было договорено.

– Так апостолов больше нет? – Марыся всплеснула руками. – Пан, нельзя было такого делать, грех!

– Какой же это грех – желать свободы для родной земли?

– Желать-то не грех, а вот апостолов рушить – грех. И ведь было пану велено – сохранять богатства, какие бы нужды в них ни возникали. Иначе Бог отвернется от Радзивиллов… Может, без золота вашего побили бы вы русских! Апостолы вам бы помогли, принесли удачу!

Доминик с раздражением отодвинул тарелку:

– А что ты раньше мне всего этого не сказала?

– Так пан не спрашивал. А разве вам пан Коханку этого не говорил?

– Марыська! Он помер, когда мне было несколько лет от роду, я его даже не помню! Дядька мой много странного делал. Но вот с младенцем на такую серьезную тему даже он поговорить не додумался!

– Тогда опекун должен был сказать вам…

– Опекун? Да он всю жизнь ненавидел меня. И я его, признаться, тоже. – Доминик вскочил с лавки и быстро заходил по кухне. Потом он вдруг вцепился в окно, не обращая внимания на свою рану, подтянулся и был таков.

Появление пана Доминика и печальные новости так взволновали Альберта, что он, как-то незаметно для самого себя, умял все блины. И уже собирался потребовать добавки, как вдруг в кухонное окно опять впрыгнул человек, уже, конечно же, ничуть не испугавший.

– Я сбегал в библиотеку, – на лице Доминика мелькнула озорная улыбка. – Кое-какие мысли пришли мне в голову. Коли было такое поверье, что казну трогать нельзя, то надо нам молчать, что нет в сокровищнице более ни апостолов, ни доспехов, ни оружия. Мы сделаем хитрее. Вот, послушайте, что я сочинил. – Радзивилл развернул лист бумаги и принялся читать: – «Альберт, я очень рад, что тебе удалось схоронить сокровища в надежном месте. По правде говоря, имелись у меня сомнения, сможешь ли ты надежно спрятать апостолов, высотой в человеческий рост, отлитых из чистейшего серебра и золота. Предметы те не только красивы, однако же и очень тяжелы. Но ты позаботился обо всем, и теперь мое сердце совершенно спокойно. У меня будет еще одно распоряжение для доброго моего управляющего. Погрузи картины, вазы и прочую драгоценную утварь из замка на подводы и отправь их вслед за мной в Вильно. Не хочу, чтобы русским досталась хотя бы малость из тех богатств, которые имеются в замке…»

Закончив с чтением, Доминик счастливо улыбнулся:

– Хорошо придумано, правда? Эту записку надобно оставить в библиотеке, словно бы ты получил письмо от меня, понимаешь? Русские тут все вверх дном перевернут, пытаясь отыскать сокровища. Пускай ищут! Если я не могу их перестрелять, как бешеных собак, то по крайней мере лишу их сна и покоя!

– Ваша милость пан собирается уезжать в Вильно? – почтительно осведомился Альберт. Хотя больше всего ему хотелось сказать другое.

Письмо это – совершеннейшая глупость.

Да, оно обманет народ.

Оно обманет русских.

Но что сделают войска с тем, кому адресовано такое послание? О нет, простой, быстрой смертью тут и не пахнет. Через все муки, которые только выдумают палачи, придется пройти, через все страдания…

Доминик теперь не в себе, слишком расстроен печальным итогом похода на Россию. И он решительно не понимает, что творит…

Но ведь приказы господина не обсуждаются, а выполняются.

К тому же очень жаль его, поставившего на карту все, пытавшегося бороться не столько для себя, сколько для своей земли и все потерявшего – власть, деньги, армию, семью…

– Поеду я в Вильно, а оттуда во Францию. Но я верю, что мы обязательно свидимся и наш Несвиж возродится, а земля будет свободной!