Книга Честь Афродиты - Владислав Вишневский

Тёмный катафалк, легковой импортный лимузин иностранного производства тем временем беспрепятственно и неторопливо проехал мимо всполошенных милицейских постов, включая и посты ГИБДД, словно жуткий символ смерти. На постах, выпрямляясь на катафалк, понимающе косились. «Чур-чур!». Сопровождающий эскорт «крутых» мотоциклистов, несколько — всего лишь четверо, говорили о многом: кто-то из байкерской мотоциклетной мафии ласты похоже склеил. «Чур-чур! Царствие ему небесное! Ага! Меньше «летать» будут по дорогам, козлы! Этот «отлетался». Постовые всего лишь на пару— тройку секунд тревожно замирали, провожая глазами мрачный кортеж, затем поочерёдно, как лягушки в дождь, он так и не прекращался, выскакивали на дорогу, выдёргивая одного за другим разные — подозрительные! — машины. Впервые в ориентировке, ни вид транспорта, ни приметы преступников обозначены не были. «План-перехват» и всё. Да, и фамилия вдруг непонятно куда в городе исчезнувшего какого-то Гришанкова Григория Евсеевича, 1950 года рождения, русского, женатого и пр… воровского авторитета наверное, как поняли постовые, не особо и напрягала. И хрен с ним! Такое и раньше случалось, и что?

Лимузин плавно затормозил и остановился. Гришанков ничего не видел, но почувствовал это, машина вовремя встала, он уже задыхался: от жары и удушья… от страха и униженности. Похитители или догадались, или время тому пришло, достали его из ящика. Вялого, как куклу. Поставили на ноги, но он не устоял, мешком осел на землю. Когда с головы сорвали мешок, явно не русские, потому что сорвали резко и грубо, но молча, он не ослеп от света, потому что света в помещении было очень мало, казалось, чёрные стены и такой же потолок были близко. Давили на психику. Григорий Евсеевич в испуге оглянулся на злобные человеческие тени, на машину, узнал форму катафалка и гроб, в котором его привезли, для него значит уже и приготовленный. Ууу!.. Вот и всё, с леденящим кровь ужасом, подумал он! Вот она смерть твоя пришла! Это конец!.. Выпучив глаза, Григорий Евсеевич вновь потерял сознание.

Пришёл в себя почти тотчас, от жуткого грохота… Словно над его головой или скорее всего в ней самой, уже разверзлись Небеса. Множеством палок били по кастрюле надетой на его голову. Больше по ушам. Полковник в испуге сжался. Понял… Вокруг шёл настоящий бой. Да, бой! И он был в центре его. В середине непрерывного и яростного. С грохотом и пороховыми вспышками. Ослепляя и оглушая, темноту разрывали яркие вспышки и оглушительный грохот выстрелов. Казалось, все пули в его сторону. Лёжа на боку, ещё связанный по рукам и ногам, полковник ошалевшей от страха, гусеницей извиваясь, заполз под машину. Стреляли и слева и справа. И очередями, из автоматического оружия, и одиночными, из пистолетов. Не меньше взвода, как показалось полковнику. Он сучил ногами, рыдал и истерично кричал: «Ой, ой, не стреляйте, не убивайте, я здесь, я свой, помогите, ой, ой…», что-то подобное в разной последовательности, но в пронзительно высокой октаве, в конце даже охрип, только хрипел. Даже от боли вскрикнуть не смог или себя не расслышал, когда отлетевшая стреляная гильза огнём обожгла щёку. Григорий Евсеевич дёрнул головой, но тут же ударился затылком обо что-то тупо-железное под машиной… От нервов ещё сильнее разрыдался… Бой тем временем разгорелся похоже не шуточный.

Обе стороны патронов не жалели. Даже подзадоривали себя криками: «Сдавайтесь, вы окружены, вам не уйти». С другой стороны доносилось: «Ага, хрен вам, менты поганые. Аллах Акбар! У вас патронов не хватит. Всех перебьём». Сквозь грохот и выкрики Гришанков расслышал, да-да, уловил спасительную для себя фразу про поганых ментов, мгновенно взбодрился, ожил, потому что понял, это ему на выручку пришли, это его люди, «наши», с бандитами бьются. За него!! Ой, молодцы, ой молодцы, голубчики! Родные! «Я здесь, помогите!», взвыл он, моля бога, чтобы кто-нибудь не бросил в его сторону гранату или вообще не пустил их в ход… Он понимал, у бандитов запросто могли оказаться в руках и гранатомёты и огнемёты, упаси Бог! Грохот ручного пулемёта, например он, кажется, слышал, даже два, нет три пулемёта… Но… Что это? Бой, который проходил гораздо выше носа полковника, даже выше клиренса катафалка, вдруг стал быстро куда-то удаляться. «Стой, не уйдёшь. Стоять! Вы арестованы!» Сквозь звуки стрельбы послышались истошные приказы-выкрики, и стрельба неожиданно быстро покатилась куда-то вглубь тёмного помещения… «Ура! Бей их, сволочей, бей! Не уйдёшь! Стой! Ур-ра!», поддерживая своих защитников, орал из-под машины Григорий Евсеевич, угадывая, что бандиты не выдержали, и бросились спасаться. Переполняемый радостными и прочими нервными чувствами, Григорий Евсеевич попытался было выбраться из-под машины, но не смог. Размер превосходил ожидание…

Стрельба неожиданно смолкла, как и началась. Также неожиданно вспыхнул верхний свет, высветив всё помещение. Густой пороховой туман медленно, рассеиваясь, поднимался к высокому потолку. Помещение напоминало ангар, только почти пустой, с несколькими стеллажами из пустых ящиков, каких-то бочек, всё явно запущено и неухожено. Заброшенный склад, нежели какое-то производство. И почти посредине катафалк. Скорбно-блестящий, настоящий. Задняя дверь открыта, к машине прислонена крышка лаком блестящая, как и сам гроб… и тишина. Мёртвая! Только хруст стекла под чьими-то приближающимися шагами, и звон гильз из-под ног. Полковник затаился, а вдруг наоборот…

Несколько пар ног, расшвыривая ботинками вёрткие гильзы, приблизились к машине, обошли её…

— Товарищ капитан, здесь нет никого, — через паузу послышался молодой голос.

— Как нет? Куда он мог деться? Не может быть. Где-то здесь… Эй, товарищ полковник, вы где?

— Я здесь, здесь! Помогите! — тотчас хрипло вскричал из-под машины Григорий Евсеевич, вновь больно ударившись затылком обо что-то железное, понимая, угадывая, бояться ему уже нечего, это его спасители-освободители пришли. — Здесь я! Зде-есь!

На голос под машину немедленно заглянула чья-то голова с тёмной короткой стрижкой.

— О, точно здесь! Вылезайте, товарищ полковник. Вы спасены.

— Я не могу. Застрял.

Его с трудом вытащили, развязали… Он узнал своих спасителей, их было трое, фамилии правда не вспомнил, но точно это были свои, оперативники из РУБОПа, встречались на совещаниях… Все трое были в гражданской одежде, вооружены автоматами Калашникова, с несколькими спаренными пустыми рожками магазинов, у каждого из-за пояса выглядывали рукоятки пистолетов Макарова.

Полковник, наполовину оглохший, ещё грязный, весь в поту, грязи, соплях и слезах, косясь на катафалк, бросился обнимать своих спасителей:

— Ой, как я рад вам, ребята! Как я вам благодарен! Как вы вовремя… Как вы узнали? Я же вас всех к наградам, к званиям, что хотите… Вы жизнь мне спасли! Жизнь, понимаете? Я так испугался сначала… Вы старший да, как фамилия, ваше звание? — От счастья почти рыдая, кричал полковник.

— Ничего особенного, товарищ полковник, оперативная работа, — так же громко ответил один из них, тоже видимо оглушён стрельбой был. — Я капитан, начальник отдела, а это сотрудники… — И замялся, вертя в руках смятые — в бою видимо — листки бумаги. — Тут, понимаете, материал на вас есть. Мы отбили.