Книга Вокруг света - Олег Ермаков

Нет, ниша света была, конечно, не здесь. Древние камни для большинства смолян не представляли никакой ценности. Хотя, может быть, свет, утренний и вечерний, камни и очищал… В это верилось, если только ветер не выдувал запахи из закоулков крепости.

В сумерки вдоль бойниц выстраивались защитники стены. Я иногда замечал их тени. Они молча стояли между бойниц и смотрели на город, зажигавший первые огни.

Наверное, это зрелище их завораживало. Присутствие старых солдат иногда ощущалось явственно. Впрочем, стену обороняли не только солдаты, но и простые жители, ремесленники, крестьяне, успевшие покинуть предместья до наступления лязгающего и храпящего войска Сигизмунда Третьего.

Нет, все-таки в этих камнях был свет, но он был сокрыт. И его присутствие волновало.

Генри Торо, разнося в пух и прах архитектурные подвиги человечества, заявлял, что лучшим памятником Востока является «Бхагавадгита», и с этим не поспоришь. Но у нас, в городе на верховьях Днепра, этой книги нет. Здесь книга сложена из камней, валунов и кирпичей, обагренных кровью, до сих пор стекающей в Днепр. Стопы крепости сочатся. Это можно увидеть на моментальной и непереводимой ни в какое иное состояние, кроме словесного, фотографии.

Солнечное указание вновь привело меня к чтению Платона, а потом одного его толкователя, Эрна, о котором я уже упоминал.

В «Верховном постижении Платона» Эрн вдохновенно рассуждает о солнце «Федра», он даже придумывает для этого определение: гелиофания, явление, откровение солнца. Впрочем, в «Пире» он тоже находит много солнца. Но наиболее ярок и свеж, даже хаотичен, как извергающаяся лава, его свет в «Федре». В этом диалоге, по мнению Эрна, особенно сильно ощущается потрясенность Платона, связанная с одним из главных событий его жизни – «солнечным постижением». Здесь запечатлен восторг узника, выбравшегося из пещеры и созерцающего солнце. Дифирамбический дух и отличает «Федра». Сократ и Федр сидят на берегу речки и рассуждают о любви, то есть рассуждает Сократ, а Федр лишь помогает ему лучше высказаться. Сократ говорит о священном безумии любви, бросающем на все отсветы. И в этих озарениях и можно прозреть истину.

Эрн ищет концентрированный свет этой мысли, называя его солнечной строкой. Он вновь увлекает за Афины, на сельскую дорогу, белесую от солнца, в тень платана на берегу Илиса.

И еще – за сорок верст от моего города, в перестоявшиеся травы местности, на берега Ливны. В этот раз я решил не задерживаться нигде, а приступить к главному в местности. Речка Словажа впадает в Ливну. А в верховьях Словажи и жил поэт. И об этом пора рассказать со всей ясностью.

Черный аист, зеркало

В Белкинском лесу ночью прохладно, над деревьями звезды, гигантский месяц цепляет липы и яблони близкого холма, где когда-то стояла деревня Васильево с нефтяной мельницей, магазином, кузницей и избой-читальней, как пишут очевидцы.

Березовый старый лес перекликается птицами. По нему пролегала дорога, теперь осталась заросшая тропа. Шел я по ней, вдруг увидел серебряный просверк, нагнулся, расчистил грязь, траву и вынул из земли осколок зеркала. Сейчас таких не делают, покрытие с обратной стороны обычно хлипкое, быстро облезает, а здесь держится, прочное, черное. Кто знает, может, и стояло когда-то целое зеркало в чьем-то доме, отражало лица, тени, лучи… Положил его в карман и направился дальше – в сторону Белкина.

Этот просверк вновь навел меня на мысли о солнечной записи, строке, пропавшей грамоте платонизма, как говорит Эрн. В «Федре» важен пейзаж, замечает он. А Платон вообще-то не был пейзажистом. Его волновал только ландшафт мыслей и чувств. Но здесь он несколькими штрихами рисует местность. Эрн различает в этом сердечную дрожь. Платон пишет солнечную картину, но при этом ни разу не говорит о солнце. И мы ощущаем присутствие этого солнца на протяжении всего диалога.

Во второй речи Сократа и происходит гелиофания. Здесь мы на вершинах Платоновых умозрений. Сократ говорит о четырех видах неистовства, которые и даруют возможность чистого света. Описание набухающих стержней растущих крыльев делает зримым этот спорный феномен – душу.

Эрн не оставил точного ответа, указав лишь, что солнечная запись – во второй речи Сократа. Его труд остался неоконченным.

Можно ли называть строкой эти несколько абзацев с описанием растущих крыльев, насыщаемых чистым светом?

А может быть, это происходит чуть позже, то есть строка проявляется вполне в реплике Сократа после описания цикад, которые поют в платане над головами беседующих и глядят на них и не принимают их за странных рыб, дремлющих здесь в тени, или за глупых овец именно потому, что они бодрствуют в полдень: «Значит, по многим причинам нам с тобой надо беседовать, а не спать в полдень».

Что я и делал, оставив лагерь неподалеку от Ливны в Белкинском лесу. Хотя полдень – не лучшее время для фотографирования. Но что-то вело меня на опушку Белкинского леса. Было жарковато.

Вообще диалоги Платона – диковинная вещь в наше время. «Душа», «красота», «небесное», «неистовство» и так далее – все эти слова как-то блекнут в городе и кажутся нелепыми, до смешного архаичными. Слова эти ищут укрытия – хотя бы в прошлом веке. Или вот здесь, в лесу. О гелиофании Эрна – Платона прилично было бы думать тому фотографу Владимиру с ящиком «Меркурiй-2». Что ж, возможно, так и было. И я нечаянно взял на себя чужую роль.

Выйдя из леса, с фотоаппаратом и штативом продирался сквозь заросли иван-чая, осота, стараясь ухватить направление, и внезапно чья-то тень легла на меня… нет, на небо… Я остановился. Вверху плыла птица. Еще не разгадав, что за птица, принялся устанавливать штатив, снял крышку – и уже в видоискатель разглядел: черный аист! Над белкинскими травами аист парил молчаливо и целенаправленно. Эх, объектив слабоват, здесь нужен хороший телевик. Аист спокойно проплыл в стороне, скрылся за лесом. Но сфотографировать его я успел.

Черного аиста я видел только однажды, сразу как вернулся из армии и отправился с другом в поход по днепровским местам. Краснокнижная птица, очень скрытная, ускользающая от исследователей; живет в старых лесах. Пишут, что наличие гнезда черного аиста – достаточный аргумент для объявления этой территории заповедной. Мы с друзьями этот край объявили заповеданным давным-давно. Правда, никто, кроме нас, об этом еще не догадывался – до этой минуты. А с этой минуты мировое сообщество уже знает о заповедной территории, и неведомые чиновники скрипят перьями, занося ее под каким-то кодом и числом в свои реестры…

И это земля Меркурия, думали мы.

Хотя нас и смущали подробности его деяний. И его сандалии, хранящиеся в соборе, только усиливали наши подозрения, что герой слишком былинный, сиречь сказочный.

Правда, ниточка из древности тянулась от того Меркурия уже в наше время: в Долгомостье, рассказывал Вовка, жил мужик Мирька, то бишь Меркурий…