Книга Путин против Ленина. Кто «заложил бомбу» под Россию - Владимир Бушин

Но Мироненко не так прост. У него есть свои аргументы-документы. По журналу посетителей кремлевского кабинета Сталина, говорит, видно, мол: «нет вождя в Кремле день, нет второй, то есть 28 июня». Смотрит доктор в книгу, а видит доктор фигу, но не видит, что в этот именно день Сталин был в своем кабинете и к нему приходили Молотов, Маленков, Буденный, Меркулов, Булганин, Жигарев, Петров, Булганин, Тимошенко, Жуков, Голиков, Кузнецов, Кабанов, Стефановский, Супрун, Берия (На приеме у Сталина. М. 2008. С. 340). Как видим, в состоянии прострации и шока Сталин принял 16 человек. И был так ловок, что никто ничего не заметил. А в первый день войны у него в том же чрезвычайном состоянии духа состоялось 29 встреч. В первый!.. Всего же за первую неделю — 173 встречи. И ведь не для того же приходило к нему столько народу, чтобы чайком побаловаться.

Но Мироненко говорит, что Сталин уехал со своей прострацией на дачу и они вдвоем ловили там сачком бабочек. А 30-го июня к нему нагрянули озадаченные члены Политбюро. Видят: Стали не один, рядом — довольно полная Прострация Иосифовна. Однако, несмотря на это, почему-то все-таки предлагают именно ему создать и возглавить Государственный комитет обороны. И он, не расставаясь с Прострацией, делает это. Взваливает на себя должность председателя ГКО, а вскоре, оставаясь главой правительства, — и председателя Ставки, и Верховного Главнокомандующего, и наркома обороны. Вот только обязанности Генсека, по слухам, попросил временно исполнять то ли папу Мироненко, генерала КГБ, то ли свою дочку Прострацию.

Горя желанием уж вовсе обесславить Сталина, наш доктор говорит; да какой же это Верховный Главнокомандующий, если он «не мог залезть на лошадь». Это он намекает, что Сталин не принимал Парад Победы. Но, друг ситцевый, залезть-то на лошадь можно, а вот парад принимать в седле, когда тебе под семьдесят, совсем другое дело. Это по плечу лишь профессиональному кавалеристу, да лет на двадцать помоложе. Такими и были маршалы Жуков и Рокоссовский. А по его представлению, Верховный должен с шашкой наголо лететь в атаку во главе кавалерийского эскадрона. Дядя, но ведь это примерно то же самое, что требовать от директора Госхрана, чтобы он был боксером или играл нападающим в сборной России по хоккею и забивал шайбы.

Война идет, с обеих сторон много пленных. И вот что слышим от Мироненко: «С первых дней войны под общую установку “Победа или смерть” закладывалось отношение к плену как предательству». Тут два вопроса. Во-первых, а какую он «установку» хотел? Вроде такой, что ли? «Ребята, если трудно будет, не мешкайте — руки вверх! И — “Сталин капут!”». Видно, эти уши, забитые архивной пылью, никогда не слышали хотя бы знаменитую песню времен русско-японской войны:

Наверх вы, товарищи! Все по местам!

Последний парад наступает.

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает…

Вот она, та самая установочка. Да ведь так испокон веку и было. 18 июня 1815 года в битве при Ватерлоо англичане на свое предложение французской гвардии сдаться услышали: «Гвардия умирает, но не сдается!». Кто именно это сказал, мнения расходятся. Но генералу Камбронну, который был назван первым, поставили памятник, украшенный этим изречением. Да и у нас в первые годы революции распевали:

Мы смело в бой пойдем

За власть Советов

И как один умрем

В борьбе за это…

Имелось в виду, конечно, что умрем, но победа будет за нами.

Или:

Кто честен и смел, пусть оружье берет.

Свергай кабалу мироеда!

Нас ждет или смерть, иль победа.

Вперед!..

В дни Отечественной войны даже у Ахматовой вырвалось:

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Опять то же самое: сами умрем, но победим для других, которым не обойтись без русского слова…

Но архивариус неколебим, как водокачка: «Окончательно укрепилось отношение к пленным как к предателям, после того как Сталин отказался поменять (!) своего сына Якова, оказавшегося в немецком плену, на фельдмаршала Паулюса». Сергей Владимирович, очухайтесь! Ваш архивный ум уже совершенно зашел за архивный разум. Вы не соображаете даже, кто у кого в плену был. Ну как Сталин мог распоряжаться своим сыном, когда тот находился в лапах Гитлера? Это вы опять, не соображая, что говорите, списали у других. Они часто уверяют, будто Сталин решительно заявил: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». Но, во-первых, Яков был не рядовой солдат, а старший лейтенант. Во-вторых, никаких предложений об обмене не было. А главное, Сталин и не мог пойти на обмен. Ну подумайте сами, позовите на помощь Артизова, может, вдвоем догадаетесь все-таки, почему Сталин не мог этого сделать, когда в плену находились миллионы наших солдат и офицеров.

Не обошел Мироненко и сталинский «тост за русский народ». Так он его назвал. А на самом деле Сталин тогда сказал так: «Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний, тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа». Есть разница, архивист? Но даже в такой форме тост вызвал бешенство всех русофобцев и антисоветчиков. В тосте были и такие слова: «У нашего Правительства (неслучайно с большой буквы! — В. Б.) было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Прибалтики, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было иного выхода». Эти слова честного признания ошибок и трудности борьбы Мироненко не вспомнил. Он в безбожно перевранном виде вспомнил, что Сталин сказал дальше: «Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это…». Тут архивист разглядел, унюхал «отголоски того кризиса, который Сталин лично пережил в июне сорок первого», то есть ему опять померещилась та самая Прострация Иосифовна. Да при чем здесь эта бедная девочка, коли Сталин говорил об ошибках не только своих, а всего «Правительства», то бишь и правительства, и партии, и наркомата обороны, и ГКО, и Ставки.

«Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.

Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!

За здоровье русского народа!».

Разве мог власофил Мироненко процитировать это! Да он скорее покинет свой кабинет с паровым отоплением на Пироговке.

И уж самое последние: «Сталин в 1947 году отменил празднование дня Победы 9 мая». Самарин воскликнул: «Идиот! Что, Указ был: отменить? Постановление Политбюро: запретить?». Ну в самом деле, подумал бы, зачем Сталину отменять День Великой Победы, которая была одержана под его прямым руководством и содействовала прославлению народа, армии и его лично. Да и как можно отменить всенародный праздник, тем более что тогда едва ли не в каждой семье были фронтовики. Как встречались мы у Большого театра, в парке Горького, во всех городах и селах, так и продолжали встречаться, возглашать тосты, поминать погибших… Другое дело, что 9 мая стал не выходным днем и не было парада. Так надо же понимать, в каком положении была страна, пережившая такую страшную войну, ее хозяйство, а выходные дни и парады — это большие деньги. Вот сейчас, когда положение страны хуже, чем в 1947-м, кремлевские временщики устраивают нам на Новый год и на Рождество чуть не две недели безделья. Этому и Власов на том свете аплодирует.