Книга Кремль 2222. Ладога - Андрей Посняков

В домике вдруг распахнулась дверь, и выглянувшая оттуда женщина приветливо махнула Лексе рукой:

– Заходи, мила.

Мила… ну надо же.

Зайдя, узница очутилась в небольшой каморке с широкой, устланной домотканой дорожкою лавкой. Кроме уличной, в каморке имелась еще одна дверь, ведущая во внутреннее помещение… пахнущее сыростью и еще чем-то таким, по-домашнему приятным…

– Раздевайся.

– А?

– Тряпье, говорю, свое снимай да заходи в баньку.

В баньку?

Раньше о таком Алексия лишь только слышала да еще читала в книжках. Горячий пар. Печь-каменка. Высокий полок, кадки с водой, веники. И пар. Густой, вкусный.

– Ой, сколь на тебе синяков-то, бедненькая!

Возникшие из пара девы ласково взяли пленницу под руки, положили на полок, да ка-ак принялись охаживать вениками! Лекса поначалу боялась, а потом разомлела, расслабилась, подумав, что и дома, в Кронштадте, тоже не худо бы завести такую же баньку. Не столько для мытья, сколько для удовольствия. Мыться-то можно было и в душевых, куда вода подавалась из специальных цистерн. Зимой они подогревались углем и дровами, летом – солнышком.

– А ну-ка, еще поддадим!

Ухнула на раскаленные камни вода, зашипела, изошла золотистым паром, так, что дыханье захолонуло на миг, а затем – медленно-медленно отпустило.

– Добрый сегодня парок!

Да уж, баня – это вам не какая-нибудь цистерна!

Девы были упитанные, дородные, с неохватными бедрами и грудями, Лекса по сравнению с ним казалась маленькой тощей девочкой. Даже стыдно стало за свою худобу.

– Ты пить не хочешь ли, краса?

– Пить? Ага… Попила бы.

Вышли в предбанник, охолонули, накинув на плечи цветастые полотенца. Попили, черпанув корцом из стоявшей в углу кадки что-то холодное, вкусное и, кажется, немного хмельное.

– Смородиновый квасок! Настоялся уже, ага.

И впрямь, питье пахло смородиной.

– Еще малиновый есть. Но тот – на следующий раз. Понравилась банька-то, мила? Тебя как звать-то? Ой…

Одна из дев вдруг осеклась, словно бы спросила что-то недозволенное. Наверное, всем им строго-настрого запретили разговаривать с пленницей о чем-то важном. Даже вот – имя спрашивать.

– Банька замечательная. – Девушка благодарно улыбнулась и прищурилась. – А зовут меня Алексия, Лекса. Я вообще-то из…

Старшая – лет тридцати – женщина строго взглянула на пленницу и приложила палец к губам:

– Ты, мила, ничего такого не говори. Нам тебя слушать не можно. Ибо накажут!

Узница блаженно откинулась к стенке:

– А я ничего такого и не говорю. Просто молчать как-то неловко. Слушать, говорите, не можно? А песни петь?

– Песни петь – можно! – обрадованно переглянулись банщицы. – Ты про ромашки знаешь?

Про ромашки Алексия знала. Была у нее в коллекции такая пластинка, совсем уж древняя. Не только мотив, но и почти все слова помнила, вот и затянула вместе со всеми, громко:

Ромашки спрятались, поникли лютики…

Проникновенно спели, хорошо. Потом снова в баньку пошли, попарились, намылись, пользуясь вместо мыла какой-то пахучей травой… или лыком, корою. Попарились, вымылись, сполоснулись – и снова петь! Про танкиста спели, про Щорса, и «Ой, мороз, мороз».

От баньки той, от песен, от вовсе не злобной компании пленница немного отошла душою. Правда, о жуткой смерти Сержа помнила, как и о злобном здешнем хозяине. Похоже, раздумал он ее казнить, да верно – и не задумывал. Просто напугал, чтоб была сговорчивее. Для того же, верно, и несчастного парня убил – быстро, запредельно мерзко и – на глазах. Ла-адно, гнида пучеглазая, еще с тобой посчитаемся, подожди только! Попомнишь ты еще Сержа, гнусная тварь!

Подумав о мести, Лекса вдруг отчетливо вспомнила странную фразу монстра о том, что тот не чувствует ее страха. Не чувствует. Не ощущает… Что бы это значило? Верно, пучеглазый обладает ментальной силою, недюжинными телепатическими способностями… как тот же шам. Но ведь шам-то в ее, Лексины, мысли проникнуть не смог! Вот и этот не может. Если так – замечательно! Еще потягаемся с тобою, мерзкий уродец, еще поглядим – кто кого?

Еще пленница подумала о том, что о ее способностях местный главарь точно ничего не знает. Даже то, что она – Мастер Полей? Да с чего он это взял-то? Может, и не Мастер. Ошиблись похитители, не ту схватили. Что же, так себя и вести, обычной девчонкой прикинуться? Ага, как же. Тогда она пучеглазому вообще не нужна будет… разве что для… гм-гм… утилитарного использования. Нет уж! Надо свои способности Мастера показать. Пусть уговаривает, обхаживает – раз уж начал. А за Сержа… Ух, твар-р-рь!!!

– Эй, эй, не спи, мила. Спать потом будешь, сперва оденемся… Э-эй! Ишь, как тебя разморило-то.

Старшая женщина похлопала пленницу ладонями по щекам.

– Просыпайся, эй!

Лекса открыла глаза, отвлекаясь от своих мыслей и быстро соображая – где она и что с ней? Какие-то пухленькие девчонки в коротких рубахах… Эта женщина. Красивая, очень красивая – густые темные волосы, жемчужно-серые глаза. Это красиво, когда брюнетка – и глаза светлые. И женщина эта – красивая. Только старая – лет тридцать, не меньше. Но вся такая поджарая, мускулистая, как древняя марафонка. Ни капельки лишнего жира, и красоты не отнять. Даже небольшой шрамик на левой щеке не портит.

– Проснулась? Ну, вот и славно. Давай-ко кваску испей, да одеваться будем.

Глотнув холодного квасу, пленница покорно подняла руки. Банные девы тут же натянули на нее белую полотняную рубашку до колен, а поверх нее какое-то длинное платье, рассмотреть которое Алексии удалось лишь позже. Одели, расчесали волосы гребнем…

– Вот тебе поясок, мила. Армячок-то на плечи накинь, не простудило бы. Чай, на дворе-то не май месяц.

Уж точно – не май. Однако не особо-то холодно, скорее слякотно, сыро. Вокруг было темно, лезла за шиворот противная, сыплющаяся с неба морось. На башнях трепетали факелы, а меж ними что-то мигало, попеременно – то синим, то красным. Наверное, индикаторы боевых роботов.

Девы привели узницу в Воротную башню. Поднялись по узенькой лестнице куда-то наверх, чуть ли не под самую крышу. Шагавшая впереди девчонка подняла повыше факел и остановилась в углу, у небольшой двери в кирпичной стене. Снаружи у двери имелся засов… Поня-а-атно. Ну, хорошо, не в подвал привели, в навозную кучу не бросили.

Комнатка оказалась небольшой – шагов пять на десять, – но уютной. Ковер на полу, узкое, накрытое лоскутным одеялом ложе, сундук, небольшой столик. В углу – круглая печь, обитая железными листами, да подставка-светец с лучиной и кадкою. Рядом, на стене – большое зеркало в черной деревянной раме. Даже занавеска имелась – коричневая, с вышивкой. Как видно, прикрывала окно.