Книга Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био

Но вот красный глазок камеры погас. Дознаватели встали. Вошел третий и передал им конверт из плотной бумаги. Содержимое выложили на стол, рядом с моим бокалом «king size», который я осушил. Мои солнечные очки, часы, паспорт, мобильник… не хватало только одного. «Оставьте себе мою камеру», – сказал я, гордо надевая свои «рэй-баны». Они пожелали мне приятно провести время в Бейруте. На улице в машине меня ждал шофер. Он сидел мертвенно-бледный, бессильно привалившись к дверце, скрючившись, и с хриплыми стонами растирал грудь. Когда он повернул ключ зажигания, меня вдруг обуял ужас. Я ждал взрыва, но его не последовало.

Пока мы ехали, он не произнес ни слова. Уже стемнело. Мечеть Харири с ее голубым куполом и минаретами, похожими на ракеты, готовые взлететь к звездам, походила на дворец Шехерезады в сказочном лесу Спящей красавицы. Водитель доставил меня в отель, где я первым делом заказал себе виски.

Итак, я остался в живых, но было ясно, что напряженность в этой части света сильно возросла. Мне просто повезло. Я наконец вздохнул свободно. Единственное, что меня угнетало, это их съемка. Я чувствовал себя ограбленным, униженным. Казалось бы, пустяк, но мне было противно, что у них останется след моего пребывания здесь. Я позвонил Самиру, и он объяснил, что меня, скорее всего, приняли за израильского шпиона и им понадобилось проверить это. «Да с какой стати израильский шпион будет разъезжать по Дахие? Ведь в Израиле есть беспилотники!»

– Даже беспилотникам нужна разведка на месте. Вот они и решили, что ты со своей камерой этим занимаешься.

Н-да, Восток, и прежде сложный, становился и вовсе непостижимым. Пора было возвращаться в Европу.

Значит, после Азии настал черед Востока. Зона моих путешествий ощутимо сужалась.

* * *

Я открыл глаза. Мальчик по-прежнему стоял передо мной в своей прозрачной тюрьме, подставляя гладкие, как мрамор, ягодицы лунному свету. Я спросил у охранника:

– И когда же вы его освободите?

– Утром.

Я облегченно вздохнул, чувствуя какую-то глупую радость: значит, скоро этот своенравный малыш будет на воле. Странное дело: все произведения искусства почему-то кажутся мне драгоценными, живыми. Искусство всегда избавляло меня от жизненных тягот, от черных мыслей. Если тебе когда-нибудь станет худо, Эктор, отправляйся в музей. Может быть, в этом ты похож на меня. И тогда ты почувствуешь себя там как дома. Картины и скульптуры многое скажут твоей душе, твоему сердцу. Богиня, золотой дождь, языческий бог, славящий изобилие… Библейские женщины с белоснежными грудями, мадонны на золотом фоне, лестницы, ведущие в небо, ангелы, проникающие сквозь тюремные решетки, свет, льющийся сверху… Рыбы, купания, венки… Красота.

Теперь ты знаешь, почему я дал себе клятву не покидать Европу, почему решил никогда больше не проходить через рамки любого аэропорта, ведущего за пределы одной из последних свободных частей света. И знаешь, почему я все-таки стою здесь, в аэропорту, проклиная твою мать, которая заставила меня изменить свое решение. И сделать тебя сиротой – если со мной что-то случится.

Ты мог бы возразить, что это недопустимо, недостойно – замалчивать красоту дальних стран, не уступающую красоте Европы.

И это правда. Мало есть на свете такого, что могло бы сравниться с туманной дымкой, пронизанной солнечными лучами, над затерянным городом Мраук-У в Бирме, в штате Аракан[120]. Или с тончайшей паутинкой, вытатуированной на лицах девушек народа чин[121].

Я мог бы также рассказать тебе, что одно из самых изысканных купаний в мире – это купание в теплых источниках Абу Шуруф, в сердце оазиса Сива, на границе Ливии, там, где жрецы бога Амона предсказали Александру Македонскому, что ему суждено стать правителем Египта[122].

Но затем я добавил бы, мой мальчик, что для этого придется очень много часов лететь самолетом, рискуя разбиться в пути.

И придется ездить в автобусах, которые водят люди с красными от бетеля ртами и мутными от наркотиков глазами.

И для этого придется сначала насмотреться на нищету и уродство – на красные глинистые дороги, растрескавшиеся под солнцем; на деревни с лачугами из толя и камней; на их обитателей – бедолаг, придавленных безысходной нищетой; на их детей, копающихся в мусорных кучах, играющих дырявыми покрышками и ржавыми железяками, а то и осколками разорвавшихся бомб. А главное, ты увидишь собак. Тощих, блохастых, хромых, свирепых, похожих на гиен.

И если ты не станешь верить, как и я, в известное эстетское утверждение «красота рождается из падали»[123], картины эти причинят тебе несказанную боль.

Я пошел назад, к отелю. Мне позарез требовалась поддержка Пас. Мне надо было все объяснить ей перед тем, как отпустить, – ибо дело шло именно к этому. Давным-давно пора поговорить откровенно.

Я повернул ключ и бесшумно отворил дверь номера, ожидая увидеть в шелковом водовороте простынь ее смуглое обнаженное тело, лежащее, как всегда, на левом боку.

Но моя рука напрасно шарила по постели. Я зажег свет. На кровати никого не было.

Неумирающая любовь

В мобильнике я услышал только ее веселый голос, предлагавший мне оставить сообщение, и короткий сигнал. Было еще не очень поздно, и я совершил необходимые действия, ставшие буквально за несколько лет главным Жестом века. Главным до такой степени, что некий философ, глядя на девушку, с бешеной скоростью набиравшую эсэмэску в вагоне метро, сделал вывод о появлении новой человеческой особи – «гомо эсэмэскус».

Итак, я уподобился этой особи и послал эсэмэс, которая полетела на электромагнитных волнах, захлестнувших город, сквозь обтесанные камни, сквозь ткани, сквозь человеческие тела прямо к смартфону Тарика. Сам факт, что Венеция участвует в этом общении всех со всеми, доказывал, что наша старая, увядшая распутница идет в ногу со временем. В те годы на нашей планете каждую секунду отправлялось двести тысяч эсэмэс. И одна из них – единственная, имевшая для меня значение, – только что приземлилась на мой смартфон: «Она со мной. Вечеринка в Scuola Grande di San Rocco»[124].