Книга Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк

Поздним вечером 27 января по зимней дороге идет наша пехота на запад. В темноте где-то впереди грохочут тягачи, влекущие пехотные орудия. И вдруг в той стороне в ночи, где остался Ленинград, поднялось сияние. Метались по небу бледные сполохи прожекторов. Мы подумали, что это немцы и финны устроили авиационный налет, и идет отражение стервятников. И только утром узнали, что это был салют в ознаменование полного снятия блокады Ленинграда, куда были вложены и наши солдатские усилия.

Были освобождены чудесные пригороды Ленинграда: Гатчина, Красное Село, Пушкин, Павловск, Мга, Ропша, столица фонтанов Новый Петергоф и сотни других населенных пунктов. В Ропше войска, наступающие из Ленинграда, встретились с войсками Федюнинского, гнавших фашистов с Ораниенбаумского пятачка[62].

Все прекрасные дворцы-музеи немцы разграбили и разрушили.

В феврале и марте наш корпус воевал под Нарвой. Это была лесная сумбурная война. Никто толком не знал ни у нас, ни у немцев, где проходит передний край. К тому же мы вклинились в оборону немцев в глубину на 20 км, а по фронту на десять. Был момент, когда мы были отрезаны от армии. Но все обошлось благополучно. Связь была восстановлена.

Запутанная обстановка привела к печальному случаю. Помощник командира полка по хозяйственной части, с командиром хозвзвода и ездовым заехали в плен к немцам, о чем немцы и сообщили нам по радио. Под Нарвой без вести пропал солдат Березкин. Ночью немецкая разведка утащила нашего товарища Чмакуна.

В середине марта начали таять снега. Днем появлялись лужи, а ночью мороз доходил до минус 15, и мы в своих промокших валенках продавали дрожжи. Что же поделать, война не выбирает погоду.

Под Нарвой мы пробыли до начала мая, а потом наш корпус передислоцировался ближе к Ленинграду. Полк стоял в деревне, которую немцы не успели сжечь, но угнали абсолютно все население.

Буйствовала весенняя пора. Нежной зеленью покрывались деревья и кусты. Упрямыми иголками прокалывала землю молодая трава. Когда приходилось стоять на посту ночью, из ближайшей рощи доносились волшебные соловьиные концерты. Там было так много соловьев, что казалось, от их пения трепещут листочки, и вся роща вдохновенно наполнена весенним соловьиным хором.

Рано утром и поздно вечером в эту рощу наведывались солдаты с котелками. Это они делились своим скромным пайком с товарищами, которые скрывались в зеленях. Эти «лесные братья» были из госпиталей после излечения ранений. Они бежали из запасных полков к своей прежней части и ожидали, когда полк пойдет в бой.

Во время боя любой командир роты примет битого-перебитого солдата. Фактически это были дезертиры. О них знали старшины, а может кто и повыше, но все помалкивали. Что же, это можно назвать святой ложью. Но трудно бросить камень в такого солдата, который считает, что в своей части воевать лучше и помирать легче.

В начале июня корпус пришел и расположился в районе Ленинградского пригорода Сертолово. А одиннадцатого июня артиллерийская подготовка возвестила о начале нашего наступления на Карельском перешейке.

Фронт под командованием Говорова так крепко ударил по финнам, этим прихвостням Гитлера, что через десять дней был освобожден Выборг и наши войска продвинулись за город еще на 25–30 километров. И теперь железнодорожная станция Гвардейская напоминает о том, что здесь воевал тридцатый гвардейский корпус.

Зимой 1940 года для взятия Выборга понадобилось больше трех месяцев. В этих боях наша авиация здорово помогала пехоте. Весь световой день, как по конвейеру, четверки штурмовиков Ил-2 бомбили и обстреливали позиции финнов. А иногда появлялась целая стая пикирующих бомбардировщиков Петлякова или Туполева, в количестве сотни самолетов, в сопровождении десятков истребителей. И тогда у финнов ходуном ходили сопки.

Это был не сорок первый год, когда наш самолет можно было увидеть как экспонат выставки.

Стоит знойная погода. Июль. Мы на отдыхе после боев за Выборг. Немудреные шалаши и землянки – этого вполне хватает солдату в такую погоду. В зеленях хлопочут птицы. Смолистый дух идет от медно-золотистых сосен. На песчаных буграх и откосах улыбается краснобокая земляника. Цветут травы, наливаясь соками земли. Розовым пламенем цветущего иван-чая пламенеют каменистые сопки. Мир и тишина. Что еще нужно человеку и всему живущему на земле?

Сегодня у нас банный день. Правда, бани как таковой нету, но Карельский перешеек не обижен озерами, в которых купался еще Адам со своим семейством. Полк по частям ходит на ближайшее озеро. Идем туда и мы. Мы – это Касимов, Касаткин и я. Купаемся, а заодно стираем свое обмундирование и белье. Солнце припекает. Вода – парное молоко. Мы блаженствуем, пока сохнет наша постирушка. Но вот и конец нашему блаженству. Мы отправляемся в свое расположение.

Уже к концу пути я оглянулся и увидел двух всадников. В первом узнал комдива генерала Щеглова. Сказал об этом ребятам. Ну что же, пускай едет. Мы на законном основании топаем по дороге.

Дорога спускается в заболоченную низину и превращается в тропинку. А навстречу нам идет лейтенант с велосипедом. Мы вежливо уступаем дорогу, и в это время раздается команда: «Солдаты, стой!» Мы оборачиваемся и замираем по стойке «смирно». Нас нагнал генерал. Комдив продолжает: «Получайте по пять суток строгого ареста».

– Есть пять суток строго ареста! – Отвечаем мы, при этом делаем удивленный вид.

– Вот отсидите и поймете, за что наказаны.

Мы уже знаем, за что получили арест. Генерал увидел, что мы не приветствовали лейтенанта. Когда по передовой ползаешь с офицером и роешь носом землю, то как-то стираются уставные требования, служебные границы. Нам не нужно пяти суток чтобы понять случившееся. Но не будешь об этом говорить генералу. Он все равно не отменит приказ.

Чувствую, комдив про себя усмехается. Он знает свою гвардию и поэтому приказывает лейтенанту: «Отведешь их в штаб полка, а то они еще не найдут туда дороги».

Мы можем гордиться, что нас наказал генерал, а не лейтенант или майор. Это значительно приятнее, если бы обласкал нас подполковник.

Эта встреча подтверждает старое солдатское правило: не попадайся на глаза начальству и обходи его хотя бы за сто метров.

Вот и сидим мы на «губе»[63] после шикарного банного действа. Губа – землянка-берлога, так низка, что в ней можно только сидеть согнувшись или лежать. Хочешь распрямиться – выползай на свет божий. Часовой не возражает. Но это неудобство не имеет значения. Главное, тепло, и котелок с обедом дружки не забудут принести. Это не губа, а дом отдыха санаторного типа. Спи сколько угодно. Никто ночью не станет объявлять несколько раз тревогу. А днем не будешь бегать по пересеченной местности и не станешь себя подгонять громкими возгласами «вперед, вперед, вперед!» На такой «губе» можно сколько угодно поглощать аромат соснового леса, травы и цветов. Это не та губа, на которой я сидел в Углово в декабре месяце. Там был каменный подвал с минусовой температурой, абсолютно темный. Только на другой день моего пребывания там дружки принесли телефонный провод, и мы его жгли для освещения. Света он давал маловато, зато коптил богато. И когда комиссар полка на четвертый день моего пребывания в подвале делал смотр этому воинству, то мы были чернее чертей, а уж негров подавно. Комиссар, глядя на нас, покачал головой и подвел итог: «Ну и красавцы». А затем досрочно отправил в подразделение не особенно виноватых, в том числе и меня.